Благодать
Шрифт:
Она думает о старых байках скитальцев, какие слыхала у очага в Блэкмаунтин, от тех, кто проводил ночь в чужом доме; вечное предложение крова и уюта. Дивных-пука под личиной чужаков люди в дом приглашали, таково было гостеприимство. Минули те дни, а может, все это выдумки, и не славно ль было давать укрытие от холода всем и каждому, но как знать наверняка, что это не ночные побродяги, кто обкрадет тебя, даже если при них ребенок?
Волдырь спит под дверью – на всякий случай, говорит он, может, их там еще есть. У тебя палка или что другое имеется? Надо стеречь место, где спишь, пуще жизни. Ты меня впустил, но ты редкий хороший малый. Если
Просыпается она, заслышав, как Волдырь роется у нее в суме. Шума столько, что и целый дом перебудить хватит, не говоря уж о кашле. Она машет ножом у него перед носом, он сдает назад.
Говорит, у тебя, значит, нож был всю дорогу. Я просто не даю тебе расслабляться, парнишка.
Она смотрит, как он пятится к чердачной двери, затем спускается по лестнице. Когда остаются видны лишь голова и плечи, он останавливается с улыбкой, и она думает, что, возможно, запомнит это лицо навеки, как рот его гранен яростными зубами, но вместе с тем как не в силах Волдырь спрятать этот взгляд утраты в глазах.
Выкрикивает, держись в тепле, парнишка! Я чую лихо в воздухе. Передай всем, Волдырь говорит оп!
Колли говорит, вот погоди, сама увидишь, он сегодня вернется с остальными. И она шагает, пока не находит на чьем-то узком крестьянском дворе хлев, пол в нем сухой, и потому сойдет, и теней здесь хватит, чтобы днем в них спрятаться. Она ощущает, как повертывается в воздухе острие ножа, бо, что ни ночь, делается холоднее, и кто вообще сказал, что сейчас весна?
Она лежит на старой тряпке, испятнанной плесенью, держит одеяло у самой шеи, поверх натягивает джутовые мешки. И все равно холод заходит в двери, и взбирается на нее верхом, и дотягивается по полу цепкими своими руками. Она лежит без сна, думает о грядущем утре и не обращает внимания на то, какие там твари по ней снуют.
Днем тихая, как мышь, бо ферма принадлежит суровому дядьке. Когда он заходит в хлев, она стоит в углу, затаив дыханье. Смотрит, как он гонит от своих дверей чужака за чужаком, спальпиней ли, нет ли, просящих работы или кроху еды. Смотрит, как сидит он на табурете в углу двора, чинит упряжь, пальцы уверенные и терпеливые, зато прыткие и грубые с загривками его детворы, толкает он их да тягает, орет, как на собак. Как бы хотела она подойти к его двери, но у такого драчуна ничего не попросишь, а потому она прикарманивает кое-какие запчасти от плуга, чтобы продать их потом в каком-нибудь городе, собирается уйти поутру. Просыпается на рассвете, Колли за нее принимается. Давай быстрей, мук, говорит он, мне надо отлить. Сонно выбирается она из сарая и не слышит, пока не становится слишком поздно, шагов у себя за спиной, получает незримым кулаком, что вдруг вбивает весь мир во тьму.
Возвращается она из своих потемок оттого, что в нее тыкают палкой. Она смаргивает в боль-свет, закрывает глаза, видит горенье звезд, звезды выгорают и обновляются, словно некое несусветное виденье, кабы не было за ним столько боли. Над нею стоит какая-то малявка, девчушка, лицо застывшее синее. Она видит, что солнце высоко и скрыто за тучей, знает, что проскочило уже полдня. Девочка тыкает ей в ногу веткой и все повторяет что-то невразумительное. Ой простил ты до лица. Ой простил ты до лица. На слух кажется какой-то детской песенкой. На девчушке
Она пытается сесть, боль рассекает ей голову. Фу, думает она. Меня разрубили надвое! Меня обезглавили! Щурится на девочку, а затем кричит на нее, брысь отсюда. Видит далее по дороге наблюдающие глаза другого ребенка, мальчонки. Ты что там говоришь, малявка?
И только тут замечает она, что ферма исчезла. Нет ее, словно провалилась в пустоту, от которой Грейс только что пробудилась. Это другое место. Не стало низкого холма, что подымался от той узкой фермы. Лишь плоские распаханные поля, и ни единого холма в дальнем далеке, и не понимает она, почему покрыта глиной и листвой. При попытке встать накатывает рывками тошнота, окружающий зримый мир кренится у нее в глазах.
Она думает, мне вдарили в голову! Этот дикарь притащил меня сюда. Колли? Колли! Ты где?
Колли говорит, мне голову раскололи.
Что они со мной сделали? Нас привезли сюда на телеге, как думаешь?
Она ощупывает себя, словно опасаясь обнаружить переломанное. Болит одна лишь голова.
Колли говорит, думаю, нас притащили сюда через канавы, волокли, как клятый куль.
Ей видно, что малявка ее боится, глядит, как этот глиняный парень пытается встать на дороге, странно клонится, отрыгивает пустым желудком. Дитя делает быстрый шаг к ней и машет на нее веткой, словно некой чародейской волшебной палочкой, бормочет то же невразумительное, слова, что кажутся Грейс неким злым заклятьем чудного развоплощенья, и уж точно так оно и есть. Девочка отбегает, но слова остаются. Грейс обирает с себя веточки и листья и наконец понимает, что девочка говорила.
Отрастил ты деревца. Отрастил ты деревца.
Она встает и глазеет на дорогу ошалело и немо. Начинает идти, и мысль лупит ее, словно вторым кулаком. Где мое одеяло, Колли? Моя сума? Куда они делись?
Она бежит туда, где себя обнаружила, обыскивает дорогу и канавы.
Он говорит, похоже, оставила это все в хлеве.
Она оглядывает небо и безымянные поля, но мир отряс с себя направления. Следовать остается только за солнцем. Она прижимает руки к голове. Голос ее шепот. Нету, у меня больше нету, забрали. Роется в мыслях, ищет хотя бы тень того человека, что ударил ее, но обнаруживается лишь загадка, безмолвие, тьма. Проверяет карманы. Нож все еще при ней, а вот части от плуга, которые украла, у нее забрали.
Скажи, Колли, что по-настоящему, а что нет? Что естественно, а что неестественно?
Это новая загадка такая?
Ей хочется злиться на себя за то, что она такая бестолочь. Хочется злиться за то, что ее постоянно обдуривают. Хочется взреветь о том, что принесет ей холод в отсутствие одеяла. Но наружу рвется смех, насыщенный, густой и нетрудный, как дыхание, и Колли только и остается, что смеяться вместе с ней. Они идут по дороге, ревут от хохота под скворечным небом, птицы в едином своем очерке трепещут тьмой и светом.
Она думает, смех сам по себе есть загадка. То, как болит от него грудь, и вместе с тем приносит он столько удовольствия. Оставляет тебя полым, как барабан, и при этом наполненным.
Наблюдает, как скворцы принимают очертанья дождевой тучи, а затем рассыпаются исполинскими каплями, провозвестниками того, что грядет, – дождь в нахлестах до того тяжких, что промачивают ее насквозь. Она хохлится на ходу, двигается как нечто притонувшее. Когда отыскивает какое-то вечнозеленое, чтоб под ним сесть, Колли вновь принимается хихикать.