Благодать
Шрифт:
«Все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди… также любят предвозлежания на пиршествах и председания в сигнагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель!»
Критика Иисуса сконцентрирована на том, что законничество делает с хранителями закона: оно вызывает у них чувство гордости и конкуренции. Вместо того, чтобы заниматься построением справедливого общества, которое будет лучом света для неевреев, фарисеи сузили свой кругозор и начали соревноваться друг с другом. Увлеченные попытками перещеголять друг друга в религиозных упражнениях, они потеряли контакт с настоящим врагом, равно как и со всем остальным миром. «Спаси нас, Господи, от чрезмерной набожности и от святых с кислыми лицами», — молилась Тереза Авильская.
Будучи исправляющимся законником, я должен заметить,
У нас, христиан, есть свои собственные группы «простительных» и «непростительных» грехов. Пока мы избегаем совершения наиболее тяжких грехов, мы вполне довольны своим религиозным статусом. Проблема заключается в том, что наше понятие о тяжких грехах постоянно меняется. Во времена средневековья ростовщичество считалось настолько аморальным занятием, что евреям было предписано заниматься этой грязной работой. Сегодня христиане без тени сомнения пользуются кредитными картами, получают проценты по закладным на недвижимость, деньги из фондов взаимопомощи. В список семи смертных грехов включали следующие: обжорство, зависть и леность духа, или «меланхолию» — виды человеческого поведения, которые редко привлекают внимание проповедников сегодня.
В викторианскую эпоху грехи на сексуальной почве находились во главе списка или в самом низу, смотря как на это взглянуть. Так что слово «безнравственность» стало обозначать грех. Во времена моей молодости список возглавляли развод и алкоголизм. Теперь, в современной евангелической церкви, аборт и гомосексуализм, вероятнее всего, находятся на первом месте.
У Иисуса было совершенно другое отношение к греху. Вместо того, чтобы делить грехи на более или менее значительные, он обращал мысленные взоры своих слушателей к совершенному Богу, перед лицом которого мы все грешники. Мы все нуждаемся в благодати. Исайя выразил это земным языком. Он сказал, что вся наша праведность подобна «запачканной одежде», дословно — «грязному нижнему белью».
По иронии судьбы, у закоренелых грешников есть своего рода преимущество, когда речь идет о благодати. Писатель Грэм Грин обычно говорил, что его религиозная вера разгоралась с новой силой, когда он совершал нечто безнравственное, потому что тогда он шел в церковь и каялся от отчаяния. У него не было отговорок, не было мотивов, которыми он мог бы объяснить свое поведение.
Притча Иисуса о блудном сыне имеет простую мораль. Блудному сыну не на что было опереться, у него не было вероятной основы для ощущения духовного превосходства. По всем понятиям религии, он проиграл, и теперь ему не на что было’ опереться, кроме как на благодать. Конечно же, Божественная любовь и прощение были в равной степени доступны и добродетельному старшему брату, но он, слишком занятый сравнением себя со своим безответственным братом, не видел истины о себе самом. Говоря словами Генри Ноувена: «От оскорбленной «святости» так трудно полностью избавиться, потому что она слишком сроднилась с желанием быть хорошим и добродетельным». Ноувен признает: «Я знаю по своему собственному опыту, как усердно старался быть достойным, приятным, вызывать симпатию у других людей и быть им достойным примером. Это всегда было сознательное стремление избегать ловушек, которые расставляет грех, и постоянный страх перед тем, что я уступлю искушению. Но вместе с тем, появлялось все больше серьезности и морализаторства, я уже приближался к фанатизму, и все это мешало мне почувствовать себя уютно в доме своего Отца. Я становился менее свободным, менее спонтанным, менее легким… Чем больше я размышляю над чертами старшего сына, которые присущи мне, тем больше я понимаю, как глубоко в действительности укоренилась эта форма потерянности, и как тяжело вернуться домой, если человек потерялся в этих дебрях. Возвращение домой после побега, полного искушений, похоже, происходит намного легче, чем возвращение домой из пучин холодного
Религиозные игры, в которые мы играем, и многие из которых начинаются с самыми благими намерениями, могут извращеннейшим образом увести нас от Бога, поскольку они уводят нас от благодати. Раскаяние, а не достойное поведение или даже святость, есть врата благодати. И противоположностью греха является благодать, а не добродетель.
Если критика законничества со стороны Иисуса звучит для кого-то недостаточно убедительно, то апостол Павел высказал другую важнейшую претензию. Законничество терпит поражение в области, в которой оно, как предполагается, должно преуспевать. Оно не добивается повиновения. Непонятным образом, система строгих законов порождает в сознании человека новые идеи относительно того, как эти законы нарушать. Павел поясняет: «Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание». Подтверждая этот принцип, некоторые исследования показывают, что люди, выросшие в сектах трезвенников, в три раза чаще становятся алкоголиками.
Мне вспоминается рассказ Августина о том, как он воровал груши. У него и его друга было много очень хороших груш, но они чувствовали себя обязанными залезть на дерево соседа, просто чтобы нарушить его запрет на воровство груш. Проведя четыре года в учебном заведении, руководствовавшемся книгой инструкций толщиной в шестьдесят шесть страниц, я могу понять этот эксцентричный ход мысли. Я научился протестовать, слыша строгие предостережения против протестов. Я уверен, что отчасти из-за своей незрелости, я чувствовал постоянное искушение сопротивляться требованиям администрации, просто потому, что это были навязанные требования. У меня никогда не возникало желания отрастить бороду, пока я не прочитал книгу инструкций, запрещавшую ношение бороды.
«Чем искусней сплетена сеть, тем больше в ней ячеек», — писал католический теолог Ганс Кюнг. Поклявшись исполнять 2414 законов Римского Кодекса Канонических Законов, он однажды осознал, что его энергия уходила скорее на то, чтобы соблюдать или обходить эти каноны, чем на служение идеалам Евангелия.
Для тех, кто не протестует, а наоборот, искренне стремится соблюдать правила, законничество расставляет другую ловушку. Ощущение совершенной ошибки может оставить незаживающие шрамы стыда. Будучи молодым монахом, Мартин Лютер тратил не меньше шести часов, ломая голову над тем, в каких грехах, совершенных за прошлый день, ему следует сознаться! Лютер писал: «Хотя я жил безупречной монашеской жизнью, я чувствовал, что был грешником с совестью, нечистой перед Богом. Я также не мог поверить в то, что мои поступки его удовлетворяют. Я был далек от того, чтобы любить этого справедливого Бога, который наказывает грешников, и, в действительности, испытывал к нему отвращение. Я был хорошим монахом и соблюдал свои обеты так строго, что если вообще какой-либо монах и мог попасть на небо благодаря монашеской дисциплине, то это был я. Все мои собратья по монастырю подтвердили бы это… И тем не менее, моя совесть не давала мне покоя, я постоянно сомневался и говорил: «Ты поступил неправильно. Ты недостаточно раскаялся. Ты упустил это в своей исповеди».
Ошибка во взаимоотношениях оказывает влияние на обе контактирующие стороны. Когда я читаю историю израильтян и те обязательства, которые они взяли на себя перед Богом, я редко вижу сообщения о том, что Бог остался доволен и удовлетворен. За некоторыми яркими исключениями, исторические книги — и особенно книги пророков — изображают Бога, который кажется раздраженным, разочарованным или откровенно разгневанным. Закон не вызывал повиновения, скорее он увеличивал неповиновение. Закон просто констатировал болезнь; благодать принесла исцеление.
Ни Иисус, ни Павел не упомянули еще об одной, последней претензии по отношению к законничеству, которая угнетает меня по очень личным причинам. Я приводил в качестве примера моих знакомых, которые отвергли христианскую веру по большей части из-за мелочного законничества церкви. Мой собственный брат порвал с первой девушкой, которую он по-настоящему любил, потому что она была не достаточно «религиозна» по его законническим стандартам. В течение тридцати лет он пытался бежать от этого непробиваемого морализма и попутно преуспел, убегая от Бога.