Благодать
Шрифт:
И все же, раз уж я был в Южной Африке по делам, как я мог устоять и не сделать крюк в пятьсот миль, чтобы навестить Большого Гарольда? Может быть, на самом деле он был другим, был больше похож на человека, которого я однажды узнал. Может быть, он нуждался в том, чтобы кто-нибудь открыл ему глаза на огромный мир. Я написал ему за несколько месяцев, чтобы узнать, могу ли я у него остановиться, и сразу же его письма приобрели более мягкий, примирительный тон.
Единственный самолет до города, где жил Большой Гарольд вылетал из Йоханнесбурга рано утром. К тому времени, когда мы с женой добрались до аэропорта, мы жаждали кофе. Возбуждение, вызванное
Так начался один из самых необычных дней в моей жизни. Когда самолет приземлился, и мы покинули салон, я сразу же узнал Сару. Ее волосы поседели, а плечи ссутулились от старости, но это печальное худое лицо нельзя было перепутать ни с каким другим. Она крепко обняла меня и представила своему сыну Уильяму и его невесте Бэвэрли (дочь жила далеко и не могла к нам присоединиться).
Уильяму было около тридцати. Он был дружелюбен, симпатичен и считал себя большим почитателем Америки. Он вскользь упомянул, что познакомился со своей невестой в клинике для наркоманов. Очевидно, некоторые факты не попадали в письма Большого Гарольда.
Уильям взял напрокат старенький микроавтобус «Фольксваген», думая, что у меня, возможно, окажется много багажа. Поскольку средние сидения микроавтобуса были вынуты, Уильям, Бэвэрли и Сарра сели впереди, в то время как мы примостились на одиноком сидении в задней части машины, как раз над двигателем. Было жарко, сильно за девяносто градусов, и выхлопные газы двигателя просачивались через проржавевший пол. Как назло, Бэвэрли и Уильям, как и многие наркоманы на лечении, беспрерывно курили, и клубы дыма тянулись через весь салон, смешиваясь с выхлопными газами дизельного мотора.
Уильям провез нас по городу, лихо лавируя и визжа тормозами. Он постоянно оборачивался со своего места, чтобы показать нам достопримечательности: «Слышали о докторе Кристиане Бэрнарде? Он жил в этом доме», — и когда он это делал, машину подбрасывало из стороны в сторону, багаж ездил по полу, а мы усиленно старались удержать в желудке галлоны кофе и завтрак, съеденный в самолете.
Вопрос о том, где большой Гарольд, я не задавал, потому что решил, что он ждал нас дома. Но когда мы прибыли, в дверях никто не появился.
— Где Гарольд? — спросил я Уильяма, когда мы разгружали багаж, памятуя о своем решении не использовать слово «большой».
— О, мы как раз собирались сказать тебе, да все как-то некогда было. Видишь ли, отец в тюрьме, — он порылся в кармане в поисках очередной сигареты.
— В тюрьме?— мой разум отказывался понимать это.
— Именно. Он надеялся, что его уже выпустят, но его прошение отклонили.
Я уставился на него, пока он не продолжил объяснение:
— В общем — ну, отец иногда выходит из себя. Он пишет гневные письма…
— Знаю, я получал некоторые из этих писем, — прервал я его.
— Ну и вот. Как-то раз он разослал слишком много и попал в переплет. Потом мы расскажем тебе подробней. Пойдем в дом.
Я постоял еще минуту, пытаясь переварить новость, но Уильям исчез за дверью. Я сгреб наши чемоданы и вошел в маленькое, темное бунгало. Внутри двойные венецианские
Вскоре я нашел, на что можно было отвлечься. Уильям разводил прекрасных тропических птиц: лори, какаду, ару и других попугаев. Поскольку хозяин его квартиры не разрешал заводить животных, он держал их в доме родителей, где они свободно летали, не запертые в клетках. Выращенные из яйца, они были настолько ручными, что приземлялись мне на плечо, когда я садился на диван. Радужный лори напугал меня, потянувшись к моему рту, и чуть не заставил меня выронить чашку.
«О, не обращай внимания, Джерри, — рассмеялся Уильям. Я научил его есть шоколад. Я некоторое время разжевываю шоколадную конфету, а потом высовываю язык, и он ее слизывает». Я прикрыл рот и предпочел не смотреть, какое выражение было на лице у моей жены.
Здесь, одуревший от передозировки кофе, сигаретного дыма и выхлопов «Фольксвагена», сидя в темном бунгало с птицей на плече, оставляющей на мне свои мокрые отпечатки и пытающейся схватить меня за язык, я услышал правду о темной стороне личности Большого Гарольда. Да, Гарольд проповедовал по субботам об адском пламени и сере и писал длинные речи, полные злобы и осуждения, своим друзьям, оставшимся в Америке. Да, он восставал против падения нравственности. Но в то же самое время, из этого маленького затхлого дома он распространял порнографию. Он ввозил нелегальные иностранные публикации, вырезал фотографии и рассылал их знаменитым в Южной Африке женщинам, сопровождая их подписями типа
«Вот, что я хочу с тобой сделать». Одна из этих женщин, диктор программы новостей на телевидении, была напугана настолько, что обратилась в полицию. Изучив шрифт пишущей машинки, полиция вышла на Гарольда и вмешалась в это дело.
Сарра, еле сдерживаясь, описала в деталях тот день, когда группа захвата окружила дом, загнала всех внутрь и перевернула вверх дном все шкафы и чуланы. Они обнаружили копировальную машину и пишущую машинку ее мужа. Они нашли его частную коллекцию порнографии. И они утащили его в тюрьму, в наручниках, с бейсбольной кепкой, натянутой на лицо. Все время снаружи парковались фургоны, принадлежащие телевизионным компаниям, и над разыгравшейся сценой парил вертолет. Это событие стало гвоздем программы вечерних новостей: «Проповедник арестован полицией нравов».
Сарра сказала, что не выходила из дома в течение четырех дней, боясь глядеть в глаза соседям. Наконец она заставила себя пойти в церковь, но там была вынуждена выдержать еще большее унижение. Гарольд был нравственным центром маленькой церкви, и остальные чувствовали себя смущенными и даже преданными, если такое могло случиться с ним…
Позднее, в тот же день, выслушав историю во всех подробностях, я повидался с самим Гарольдом. Мы положили легкий ленч в пластиковые контейнеры и взяли с собой в тюрьму общего режима, где Гарольд встретил нас на спортивной площадке. Это была наша первая личная встреча в течение двадцати пяти лет. Мы обнялись. Ему было за шестьдесят. Он выглядел очень худым, почти лысым, лицо с запавшими глазами и нездоровым цветом скисшего молока. Мне с трудом верилось, что когда-то он был для меня Большим Гарольдом.