Благодать
Шрифт:
Хемингуэй знал о не-благодати, царящей в семьях. Набожные родители Хемингуэя посещали евангелический Уитон-колледж, ненавидели свободную жизнь, которую вел Хемигуэй, и через некоторое время мать запретила ему появляться ей на глаза. Однажды на день рожденья она прислала ему по почте вместе с тортом пистолет, из которого застрелился его отец. В другой раз она написала ему письмо, в котором говорилось, что жизнь матери похожа на банк: «Каждый ребенок, рожденный ею, приходит в мир, имея большой и надежный банковский счет, который кажется неисчерпаемым». «Ребенок в раннем возрасте,- продолжала она,- только снимает деньги со счета, ничего на нем не оставляя. Позднее, когда ребенок вырастает, его обязанностью становится восполнить истраченную сумму». Далее мать Хемингуэя продолжила описывать все те специфические способы, к которым Эрнест должен
Подчас благодать нуждается в звуках — высоких, легких, воздушных, чтобы перекрыть монотонный фоновый шум не-благодати.
Однажды я засунул руку в карман брюк в одном фирменном магазине и обнаружил двадцатидолларовую купюру. У меня не было никакой возможности выяснить, кому она принадлежит, и менеджер магазина сказал, что я могу оставить ее себе. В первый раз я купил пару брюк (тринадцать долларов) и вышел из магазина с чистой прибылью в кармане. Я переживаю это ощущение каждый раз, когда надеваю эти брюки, и рассказываю об этом моим друзьям, как только подворачивается подходящий случай.
В другой раз я взбирался на гору высотой четырнадцать тысяч футов. Это была моя первая попытка подобного рода. Это было тяжелое и изматывающее восхождение, и когда я, наконец, ступил на ровную поверхность, я почувствовал, что заслужил право на обед с бифштексом и недельное освобождение от занятий аэробикой. Когда я проезжал один из поворотов по дороге в город, то увидел девственно чистое альпийское озеро, окруженное ярко зелеными осинами, позади которых изгибалась самая яркая радуга, какую мне когда-либо доводилось видеть. Я остановился у обочины дороги и долгое время, молча и не отрываясь, смотрел на этот пейзаж.
Во время путешествия в Рим моя жена и я последовали совету одного знакомого, который рекомендовал посетить собор Святого Петра рано утром. «До восхода солнца сядьте на автобус и доедьте до моста, украшенного статуями Бернини, — инструктировал нас знакомый. — Дождитесь там восхода солнца и поспешите в сторону собора, идя мимо статуй. Рано утром вы увидите там только монахинь, пилигримов и священников». В то утро солнце взошло на ясном небе, окрасив Тибр в красный цвет и бросая прозрачно-апельсиновые лучи на изысканные статуи Бернини, изображающие ангелов. Следуя указаниям, мы оторвались от этой сцены и направились к собору Св. Петра. Рим как раз просыпался. Скорее всего, мы были единственными туристами; звук наших шагов по мраморным плитам отдавался в базилике громким эхом. Мы восхищались образами Пиеты, алтарем и различными статуями. Затем взобрались по наружной лестнице, чтобы взойти на балкон у основания гигантского собора, построенного по проекту Микеланджело. Только тогда я заметил колонну из двух сотен людей, растянувшихся по площади. «Мы вовремя», — сказал я жене, думая, что это туристы. Однако это были не туристы, а хор пилигримов из Германии. Они вошли шеренгой и встали полукругом непосредственно за мной. И начали петь гимны. Когда звук их голосов набрал силу, отражаясь от стен собора и смешиваясь в многоголосую гармонию, полусфера Микеланджело стала не просто мастерским произведением архитектуры, а храмом, в котором звучала небесная музыка. Звук заставлял вибрировать каждую клеточку в наших телах. Он приобрел субстанцию, словно мы могли прислониться к нему или плыть в нем, как будто нас поддерживал не балкон, а сами гимны.
Конечно же, тот факт, что незаслуженные дары и неожиданные удовольствия приносят больше всего радости, имеет теологическое значение. Благодать накатывает, словно волна. Или, как утверждает автомобильная наклейка: «Благодать случается».
Для многих романтическая любовь является самым глубоким переживанием благодати в чистом виде. Кто-то, наконец, чувствует, что я — я! — являюсь самым желанным, привлекательным и общительным существом на планете. Кто-то просыпается ночью, думая обо мне. Кто-то прощает меня до того, как я об этом попросил, думает обо мне, когда одевается, организует свою жизнь вокруг моей. Кто-то любит меня таким, какой я есть. По этой причине, как мне кажется, современные писатели вроде Джона Апдайка и Уокера Перси, которые отличаются сильными
За этим следует такой кинофильм, как «Форрест Гамп», о ребенке с низким IQ, который говорит простыми выражениями, заимствованными у своей матери. Этот дурак спасает своих товарищей во Вьетнаме, остается верным своей девушке Дженни, несмотря на ее неверность, остается верным самому себе и своему ребенку и живет так, словно не знает, что он предмет всех насмешек. Чудесная сцена с птичьим перышком открывает и заканчивает этот фильм — знак благодати настолько легкой, что никто не знает, где она приземлится. «Форрест Гамп» был в наше время тем, чем «Идиот» был в эпоху Достоевского. Они вызывали в людях похожие реакции. Многие считали их наивными, смешными, не способными на совершение самостоятельных поступков. Другие, однако, видели в этом знак благодати, которая резко противостояла не-благодати насилия в «Криминальном чтиве» и «Прирожденных убийцах». В результате «Форрест Гамп» стал самым популярным фильмом своего времени. Мир изголодался по благодати.
Петер Грив, больной проказой, написал воспоминания о своей жизни. Этим заболеванием он заразился во время пребывания в Индии. Он вернулся в Англию, наполовину потеряв зрение, частично парализованным, чтобы жить на попечении у группы сестер англиканской церкви. Будучи не в состоянии работать, выброшенный из общества, он обратился к грустным мыслям. Он задумался о самоубийстве. Он строил тщательно продуманные планы того, как избежать опеки, но у него ничего не получалось, поскольку ему было некуда идти. Однажды утром он встал очень рано, что было необычно, и пошел побродить по окрестностям. Услышав гудящий шум, он пошел в том направлении, откуда он доносился, к часовне, где сестры молились за пациентов, чьи имена были написаны на стенах. Среди этих имен он нашел свое. Каким-то образом это чувство принадлежности к другим, связанности с ними изменило ход его жизни. Он почувствовал себя нужным. Он почувствовал на себе благодать.
Религиозная вера — при всех ее проблемах, несмотря на раздражающую тенденцию воспроизводить не-благодать — продолжает жить, поскольку мы ощущаем божественную красоту незаслуженного дара, который появляется извне в самые неожиданные моменты. Отказываясь верить в то, что наши жизни, исполненные вины и позора, не ведут ни к чему, кроме как к гибели, мы надеемся, вопреки всякой надежде, на то, что существует другой мир, который подчиняется другим правилам.
Мы живем в постоянной жажде любви и стремимся к тому, чтобы Создатель возлюбил нас настолько глубоко, что этого не выразить словами.
Благодать изначально пришла ко мне не в форме или словах веры. Я вырос в лоне церкви, которая часто говорила не то, что думала. Понятие «благодать», как и многие религиозные термины, потеряло значение настолько, что я больше не мог доверять ему.
Впервые я познал благодать через музыку. В библейском колледже, который я посещал, ко мне относились, как к белой вороне. За меня совместно молились и спрашивали, не нуждаюсь ли я в изгнании из меня нечистой силы. Я ощущал себя ошеломленным, потерянным, смущенным. Двери общежития колледжа на ночь запирались, но, к счастью, я жил на первом этаже. Я выбирался через окно из своей комнаты и проскальзывал в часовню, в которой стоял большой девятифутовый рояль фирмы «Стейнвей». В темноте капеллы, если не считать тот слабый свет, при котором едва можно было читать ноты, я просиживал каждую ночь около часа, играя сонаты Бетховена, прелюдии Шопена и импровизации Шуберта. Мои собственные пальцы, касаясь клавиш, придавали миру некое подобие ощутимого порядка. Мое сознание и тело были в смятении. Мир был в смятении, но в этот момент я ощущал некий скрытый мир красоты, благодати и чудес, легкий, как облако, и трепещущий, как крыло бабочки.
Что-то похожее происходило в мире природы. Чтобы абстрагироваться от крушения идеалов и человеческих судеб, я совершал долгие прогулки в сосновом лесу с островками кустов кизила. Я следил за зигзагообразным полетом стрекоз вдоль берега реки, наблюдая за стайками птиц у себя над головой, и приподнимал валявшиеся на земле коряги в поисках разноцветных жуков. Мне нравилось, как уверенно и неизменно природа находит форму и место всем живым существам. Для меня было очевидно, что миру были свойственны великолепие, большая доброта и, несомненно, следы радости.