Благородный дом. Роман о Гонконге.
Шрифт:
— Я дразню тебя, глупый, — оговорилась она, тут же сообразив, что к чему, и сняв неловкость. — Эта женщина слепая. Так с древности повелось, что в Китае, а теперь и на Тайване, массаж делают слепые, это их, и только их, бизнес, потому глаза им заменяют пальцы. О да. Немало, конечно, и шарлатанов, которые только изображают, будто что-то умеют, а на самом деле ничего не смыслят. Тут быстро разбираешься, кто жулик, а кто нет. Гонконг — очень маленькая деревня. — Наклонившись, она коснулась губами его шеи. — Это из-за того, что ты красивый.
Он засмеялся.
— Такие вещи я должен говорить. — Как
— Ты не хотел бы осмотреть яхту? Он уставился на неё:
— Ты ещё и мысли читаешь?
Она засмеялась, и её прелестное лицо просияло радостью.
— Разве предназначение женщины не в том, чтобы замечать... доволен мужчина, печален или хочет побыть в одиночестве? Меня научили все замечать и чувствовать, Линк. Я, конечно, пробую угадать, что у тебя на уме, но если ошибаюсь, ты должен меня поправлять. А если я оказываюсь права... разве тебе от этого не лучше?
«И так гораздо легче поймать тебя, чтобы ты уже никуда не делся. Вести тебя на тонкой леске, которую при желании легко разорвать, и сделать так, чтобы она стала прочнее стального троса.
Научиться этому было ох как нелегко! Квиллан — учитель жестокий, ох какой жестокий. Большинство уроков я вынесла для себя из его разносов».
— Господи боже мой, а глаза-то тебе на что, черт бы их побрал? Ведь и слепой бы увидел, когда я вошёл, что у меня был жуткий день, что я чувствую себя отвратительно! Проклятье, почему ты тут же не подала мне выпить? Стоило тебе нежно коснуться меня и не открывать свой, черт побери, рот минут десять, и я бы пришел в себя, всего лишь каких-то десять вшивых минут нежности и понимания — и все снова было бы в порядке!
— Но, Квиллан, — хныкала она, напуганная его гневом, — ты вошёл такой злой, что я расстроилась и...
— Я сто раз говорил, чтобы ты не расстраивалась лишь потому, что, черт побери, расстроен я! Это твоя работа — снимать мое напряжение! У тебя на это есть глаза, уши и шестое чувство! Все, что мне нужно, эти десять минут, и я снова послушный, со мной можно делать что хочешь. Боже мой, разве я не слежу за тобой все время? Разве я не гляжу во все глаза, черт бы тебя побрал, чтобы сгладить то одно, то другое? Каждый месяц в определенные дни ты всегда раздражена, верно? Разве я тогда не стараюсь быть как можно спокойнее, чтобы и ты оставалась спокойной? А?
— Да, но...
— К черту все но! Клянусь Богом, настроение у меня ещё больше испортилось! И все из-за тебя. Ты тупица, в тебе нет и капли женственности. И ты сама должна понимать это лучше всех!
Орланда вспомнила, как разрыдалась, когда он ушел, хлопнув дверью. Пропал праздничный ужин, приготовленный ею на день рождения, и вечер был безнадежно испорчен. Позже он вернулся, уже успокоившись, заключил её в нежные объятия и не отпускал, пока она плакала и извинялась за эту ссору, которая — тут она была согласна — случилась по её вине.
— Послушай, Орланда, — мягко проговорил он тогда. — Я не единственный мужчина, которым тебе придется управлять в этой жизни, не единственный, от кого ты будешь зависеть. Женщина всегда зависит от того или иного мужчины, каким бы гнусным, злым и невыносимым он ни был. Это прописная истина.
«О, я поработала, — угрюмо думала Орланда, вспоминая все свои слезы. — Зато теперь я знаю. Теперь я могу инстинктивно делать то, чему надо было заставлять себя учиться».
— Пойдем, я покажу тебе носовую часть. — Она встала, ощущая взгляд капитана, и уверенно повела Бартлетта за собой.
Когда они подошли к трапу, её рука тотчас скользнула под руку Линка, другой она взялась за поручень и стала спускаться вниз. В просторной каюте удобные шезлонги, диваны и глубокие кресла были привинчены к палубе. Бар ломился от напитков.
— Камбуз впереди, в полубаке, вместе с помещениями для команды, — рассказывала она. — Тесновато, но для Гонконга в самый раз.
Дальше в небольшой коридор выходили двери четырех кают: двух с двойной койкой и двух с койками, расположенными одна над другой. Все аккуратно прибранные, уютные.
— На корме — хозяйская каюта Квиллана и хозяйский люкс. Там все роскошно. — Она задумчиво улыбнулась. — Он любит иметь все самое лучшее.
— Да, — согласился Бартлетт.
Он поцеловал Орланду, и она откликнулась, откликнулась всем существом. Его желание отозвалось в ней слабостью и дрожью в коленях, она отдалась этому желанию, охваченная такой же страстью и уверенная, что он остановится сам, что ей не нужно будет его останавливать.
Все шло, как задумывалось.
Орланда почувствовала его силу и тут же плотно прижалась к нему, слегка покачивая бедрами. Его руки нежно касались её, и она всем телом устремлялась им навстречу. Так славно было в его объятиях, совсем иначе, чем с Квилланом. Тот всегда оставался учителем, всегда контролировал себя, и подобного отклика от него было не дождаться. Они уже оказались на койке, и тут Бартлетт отпрянул. Все тело призывно застонало, но все же она ликовала.
— Давай вернемся на палубу, — хрипло проговорил он.
Миновав хозяйскую каюту, Горнт вошёл в люкс и закрыл за собой дверь на ключ. На огромной кровати под легким одеялом привольно раскинулась во сне красивая девушка. Он постоял в изножье, с наслаждением разглядывая её, и лишь потом дотронулся. Проснулась она не сразу.
— Айийя, как я хорошо спала, Досточтимый Сэр. Кровать у вас такая чудная, — улыбнувшись, промурлыкала она по-шанхайски, зевнула и потянулась всласть, как котенок. — Хорошо ли вы поели?
— Отлично, — ответил он на том же языке. — А ты?