Благородство поражения. Трагический герой в японской истории
Шрифт:
«Тайна каллиграфии Сугавара» — одна из популярнейших пьес в японской истории, поддерживает легендарную репутацию божественного ученого и его дьявольского противника. [148] Безжалостный негодяй Токихира не только замышляет устранить великого человека от власти, но и пытается умертвить его, подсылая для этого двух слуг, когда он был на пути в ссылку. В конце, однако, убитым оказывается Токихира. После того, как Митидзанэ умер, скорбя о правительстве, контролируемом своим врагом, его сын мстит за старого министра, тайно вернувшись в столицу и убив изверга.
148
Сугавара дэндзю тэнараи кагалш (букв. «Зерцало введения в таинства каллиграфии Сугавара») — пьеса для театра кукол, написанная в 1746 году. Такэда Идзумо. Более детальное описание на английском языке см. в кн. Aubrey Halford, The Kabuki Handbook, Tokyo, 1956, p.306.
В действительности, Токихира являлся одним из выдающихся представителей замечательно способного семейства. Помимо своих значительных научных изысканий,
149
Токихира был основным лицом реформаторского движения со времени смерти Ясунори в 895 году вплоть до своей кончины в 909-м. Он был особенно активен в сфере экономики, — в частности по вопросам устройства сёэн (феодальных поместий) и улучшения системы земельных наделов хандэн.
Если бы сработал план императора Уда, и Митидзанэ навсегда бы заменил Токихира в роли Главного Министра, представляет весьма сомнительным, что в управлении страной произошли бы какие-нибудь изменения. Напротив, за те годы, что он наслаждался высоким положением в столице, он не проявил никаких признаков особых административных способностей; во время жизни на Сикоку и Кюсю он совершенно не интересовался делами провинций, но лишь сочинением своих китайских стихов; когда же ему предложили возглавить важную миссию в Китай, он предпочел отменить ее вовсе, нежели рисковать своими политическими позициями дома. Хотя он и стал ближайшим советником императора Уда, но практически не принимал участия в реформаторском движении, и его отстранение от власти не оказало ощутимого влияния на дела управления. В то время, как смерть Токихира явилась историческим поворотным моментом, ссылка Митидзанэ, хотя и представленная в легенде, как национальная трагедия, фактически не была большой потерей для страны.
Репутация Митидзанэ как культурного деятеля имеет гораздо больше оснований, однако здесь предания приукрашивают действительность. Современным японским читателям, не говоря уже об их современниках на Западе, трудно судить о достоинствах его обширного поэтического наследия на китайском языке. [150] Как бы впечатляющи ни были его стихи, фактически никто, за исключением горстки ученых и специалистов, никогда даже и не собирался их читать, и превосходство Митидзанэ в этой области в подавляющем большинстве случаев принимается на веру. Его японские танка, хотя их и включают почтительно в антологию за антологией, в большинстве своем — случайные стихи банального характера, в которых поэт сравнивает белые хризантемы с брызгами волн, а кленовые листья — с парчой; лишь последние стихи, написанные после ссылки, [151] являют нам некое эмоциональное состояние, проступающее сквозь внешнюю элегантность.
150
Профессор Burton Watson — один из немногих зарубежных ученых, переводящих китайскую поэзию Митидзанэ, приводит ценное суждение в своей книге Michizane, с. 217–218:
«Митидзанэ превзошел всех остальных поэтов своего времени в составлении китайских стихов, что подразумевает его способность выйти за рамки стереотипных тем и сентиментов, которых можно было бы ожидать от придворного ученого — „Прощание с посланником из Бохай“, „Наблюдая хризантемы во время официального банкета“ и т. п. — и использовать способ отображения реальных сцен вокруг него и тех эмоций, которые они вызывали».
151
Кокинсю, №№ 272 и 420 в издании «Нихон котэн дзэнсё», с. 85, 112. № 420 — поздравительное стихотворение, написанное по случаю выезда экс-императора Уда за город в 398 году, известно в Японии каждому школьницу, поскольку включено в знаменитую антологию Хякунин иссю.
Выдающийся талант Митидзанэ-каллиграфа также должен быть принят на веру, поскольку не сохранилось ни единого аутентичного образца его записей. В традиционной восточной культуре каллиграфия всегда была искусством искусств, [152] и, таким образом, ученый-герой типа Митидзанэ почти автоматически наделялся сверхъестественным умением в этой области, а одна из каллиграфических школ получила его имя. Заслуживало, или нет деификации его мастерство владения кистью — навсегда останется неясным, за исключением того маловероятного случая, что достоверные образцы его работ будут обнаружены. [153]
152
См. Morris, Shining Prince…, pp.183-85.
153
Только в эпоху Токугава (приблизительно через
Его основные заслуги лежали, вероятно, в сфере науки и редактирования официальных исторических хроник. Но даже здесь репутация великого человека не осталась прочной в свете исследований современных экспертов, а его авторство некоторых из важнейших работ, традиционно ему приписываемых, находится сейчас под вопросом.
Относительно столь восхваляемой лояльности Митидзанэ можно заметить, что, да, он верно служил Уда — и когда тот был императором, и когда отрекся; без сомнений, он продолжал бы трудиться и для императора Дайго, имей такую возможность. Однако, подобное рвение совсем не относится к той категории самопожертвования, по которой проходят герои типа Кусуноки Масасигэ, отдавшие свои жизни, поддерживая своих императоров против жестоких военных противников. Митидзанэ совершенно не грозили те опасности, с которыми сталкивались роялисты позднейшего периода. Кроме того, его преданность Уда была необходима для собственного продвижения, поскольку именно в политические расчеты императора входило назначение его на пост, традиционно занимаемый Фудзивара. Связь с дворцом являлась ключевым моментом всей его карьеры и, раз уж он желал удовлетворения своих политических амбиций, альтернативы лояльному служению императору для него не было.
Эти амбиции и привели Митидзанэ к падению. Если бы он занимался своими науками, оставив политику политикам, он преспокойно оставался бы в столице, поглощенный своими литературными разысканиями, являясь придворным поэтическим советником и наставником в конфуцианских дисциплинах, наслаждался бы своим сливовым деревом, детьми и другими милыми удовольствиями домашней жизни, — он даже мог бы предпринять интереснейшее путешествие в Китай — источник культуры, которую так ценил. Однако в этом случае, разумеется, он не был бы помещен в храм в качестве небесного божества Китано.
Отчего же, в таком случае, легенда о Митидзанэ настолько укрепилась в народном сознании, что затмила исторические факты? И, более того, почему этот ученый джентльмен, почти все работы которого написаны на китайском языке и практически не читаются, столь прочно вошел в пантеон величайших героев Японии? У него отсутствуют все плюмажи и блеск, сопутствующий знаменитым воинам из японской истории; [154] он провел всю свою жизнь, практически ни разу не столкнувшись с реальной опасностью. [155] Правда, он рисковал стать причиной гнева правящей фамилии и страдал от тягот ссылки. Однако это само по себе не облекло бы его героическим статусом, ибо хэйанская история насыщена знаменитыми людьми (включая поэтов), павшими жертвами Фудзивара и сосланными. Большое преимущество Митидзанэ состояло в том, что он умер в ссылке, а также, что не менее важно, что после невероятного успеха в начале своей карьеры, он столкнулся с препятствием главному делу своей жизни и окончил дни, с горечью понимая, что Фудзивара вновь пришли к власти.
154
«Сомнительно, чтобы кто бы то ни было в Японии был так же популярен на протяжении такого же долгого времени, как Сугавара-но Митидзанэ». «Short Biographies of Eminent Japanese in Ancient and Modern Times», Токио, 1890, автор не указан, без пагинации.
155
Из всех японских героев, потерпевших неудачу, единственным другим гражданским человеком, дожившим до преклонных лет, был Сэн-но Рикю (1521–1591), — самый известный мастер чайной церемонии, однако даже он был вынужден покончить с собой. Среди исторических героев-неудачников Митидзанэ уникален в том смысле что умер ненасильственное смертью.
Иными словами, суть героизма Митидзанэ и реальная основа для его столь выдающейся репутации заключены в природе его полного поражения. Из-за благородного характера своей тяжкой ссылки и грустной кончины в диких краях Кюсю его определили в национальный пантеон.
Хотя при жизни Митидзанэ и потерпел поражение, он насладился посмертным триумфом, вернувшись к власти в более высоком ранге и даже став богом. Реабилитация Митидзанэ (неважно — ждал ли он ее вообще, или нет) была весьма впечатляюща: несправедливо пострадав во время своей земной жизни, он отстоял себя после смерти, отомстив своим врагам сверхъестественным способом и заслужив почтение потомков более чем на тысячу лет.
Миф о герое, потерпевшем поражение, примером которого являлся в своей жизни Митидзанэ, и особенно — после смерти, представляет собой универсальную концепцию падшего божества, которое возносится, дабы выжить в запредельном мире — мире, представляющем совершенство тех идеалов, за которые он боролся на земле. В то время, как японскому герою не обещают рая, или элизиума, в котором он получит компенсацию за свои земные труды, он по-настоящему продолжает жить в национальной памяти. Те специфические цели, за которые он страдал, возможно и не будут цениться людьми в историческом плане; но именно по этой же причине он может персонифицировать собой идею не-мирской, непрактичной самоотверженности. Японские герои, потерпевшие поражение, могут, таким образом, рассматриваться как полубоги. В отсутствии любой «официальной», центральной фигуры, подобной Христу, которая умирает в этом мире, дабы все постигли его преходящесть в сравнении с миром иным, они выражают человеческий идеал не-мирского совершенства, который, в своей бескомпромиссной чистоте, ни при каких обстоятельствах не может выстоять перед требованиями этого коррумпированного мира. [156]
156
Для христианского опыта всегда стояла проблема: что чистое сознание и дух должны отдать Кесарю, и, несмотря на частые экклесиастические компромиссы (типа того, на который пошел Ватикан во время Второй мировой войны), это трудное положение так и осталось неразрешенным. В мифологии японских героев, потерпевших поражение, природа противостояния мира и духа, несмешиваемых, подобно маслу и воде, выражена гораздо более полно и удовлетворительно, нежели в западных попытках разглядеть Господен Промысел, действующий в истории.