Благословенный Камень
Шрифт:
Мать Уинифред решила отправиться в аббатство одна. И хотя обычно члены ее ордена путешествовали парами или группами, она знала, что этот путь ей нужно пройти в одиночестве. Она пока не объявила о дурных известиях сестрам, несмотря на приказания аббата как можно быстрее освободить монастырь. Может быть, она без колебаний смирилась бы, если бы не это происшествие с ракой и не обретенный в результате голубой кристалл. Но случилось то, что случилось, — она владеет уникальной реликвией — и теперь обязана посоветоваться с настоятелем по поводу того, что делать дальше.
Она молилась всю ночь и теперь ощущала удивительную бодрость, несмотря на то, что не спала. Она уверенно шла по монастырской дороге, исполненная решимости и твердости духа, потому что с ней был голубой камень святой Амелии.
Выйдя на главную дорогу, Уинифред увидела, что
— Нужно добраться в монастырь к полудню, — объяснил человек, шедший впереди. — Сестры в это время накрывают стол. Мне сказали, что сегодня мы до отвала наедимся баранины с хлебом. — Тут он наконец заметил рясу Уинифред и до него дошло, кто она. Залившись краской, он смущенно пробормотал: — Мы просто не хотели обременять вас, милостивые госпожи Святой Амелии, — мы, жалкие попрошайки. — И, отстав от нее, он затерялся среди паломников.
На дороге им встречались и другие люди: фермеры, везущие товары на портминстерскую ярмарку, путешествующие с охраной рыцари, знатные дамы в занавешенных паланкинах. Дорога вилась среди зарослей боярышника, вязов и буков, в которых неожиданно открывались лощины с черничными полянами и ручьи, впадающие в темные, в ряби солнечных бликов пруды. С дороги спускались тропинки — к фермам и лугам, на которых паслись овцы. И повсюду попадалась древняя брусчатка, напоминавшая о том, что когда-то по этой дороге проезжали римские легионеры. Шагая в толпе паломников, с наслаждением вдыхая запахи леса и слушая пение утренних пташек, Уинифред чувствовала, что ее уверенность возрастает: она поступает правильно, несмотря на то, что аббат, узнай он об этом, непременно ее осудит.
Те из толпы, кто был постарше, рассказывали о викингах, высоких желтобородых дьяволах, носивших красные мантии поверх кольчуг и известных кровожадностью и жестокостью. Эти старички, которые еще помнили викингов, пользовались в народе уважением, так как уже тридцать лет прошло со времени решающей битвы при Мэлдоне, когда датчане с помощью самого свирепого норвежского короля викингов Олафа разбили англосаксов и опустошили Англию. И несмотря на то, что воспоминания о том, как короля Этельреда сверг датский король Сван и поставил у власти датского кнуда, были еще свежи, страх перед завоевателями был неведом их молодым спутникам. И хотя по Англии ходили слухи о повсеместных нападениях викингов, не желавших примириться с воцарившимся здесь миром, мучительный ужас, терзавший Англию последнюю сотню лет, давно прошел, англичане спокойно спали в своих постелях, и строка «Избави нас, Господи, от ярости северян» была вычеркнута из церковной молитвы.
Они подошли к указателю, одна стрелка которого указывала прямо и на ней значилось «Портминстер», другая показывала влево, на узкую тропинку, — на ней было написано: «Мейфилд», третья, прибитая не так давно, указывала вправо: «Монастырь Истинного Креста». Уинифред не намеревалась заходить в новый монастырь, но ноги сами вывели ее на новую дорожку вместе с толпой паломников, чьи разговоры теперь свелись к рассуждениям о том, чем их будут угощать монахинь.
Сквозь деревья стали проглядывать стены, и первое, что услышала Уинифред, был смех. Женский смех — смеялись в монастыре. Затем она услышала голоса — болтовню и крики, напомнившие ей куриное кудахтанье. Она нахмурилась. Как в таком шуме можно сосредоточиться на духовном? Проходя через лежащий за стеной луг, она остановилась, потрясенная следующей картиной: две женщины в одеяниях послушниц со смехом кидали друг дружке мяч, при этом их рясы нескромно развевались на ветру. Третья дразнила косточкой собачку, притворяясь, будто хочет ее бросить, и смеялась, когда собачонка кидалась за ней. Еще две молодые монахини стояли на прислоненных к яблоням лестницах, подоткнув юбки, и весело перекрикивались, собирая плоды. Войдя через главные ворота во внутренний двор, Уинифред поразилась кипевшей здесь торговле, в которой смешались паломники, горожане, знатные гости и святые сестры. Здесь на деревянных лотках продавали монастырскую утварь: вышитые эмблемы для паломников — в знак того, что они посетили святилище; пузырьки со святой водой, бусинки для четок, статуэтки; амулеты, приносящие удачу; сладости и хлеб. И монахини при этом торговались!
И пока мать Уинифред проходила через эту толпу, напоминавшую ей деревенскую ярмарку, ее первое потрясение уступило место беспокойству. Это место безбожное, недостойное и неприличное. Аббат уверял ее, что сестры следуют уставу святого
Поднимаясь по ступенькам, ведущим в капитул, она подумала, отчего это богатство притягивает богатство? Любому случайному наблюдателю ясно, что Святая Амелия крайне нуждается в средствах, а аббатство пускает деньги на ветер — на это новое заведение, основанное богатым бароном, который сам не несет ни малейших расходов. А фруктовые сады монастыря за стенами! Уинифред погладила свой урчащий живот, как будто успокаивая раскапризничавшегося ребенка. У нее в голове мелькнула мысль украсть несколько яблок, чтобы угостить своих голодных сестер.
Внутренняя обстановка капитула напоминала убранство богатого дома: там были серебряные подсвечники, красивая мебель, на стенах висели гобелены. Когда же мать Розамунда вышла поприветствовать ее, она пережила еще одно потрясение.
В народе ходили слухи — будто бы, когда датский кнуд стал королем всей Англии, Освальд из Мерсии повел англичан присягать ему на верность. И за это ему были дарованы земли в графстве Портминстер. Когда же кнуд, желая завоевать репутацию «христианнейшего короля», объявил о своем намерении открыть новые монастыри, Освальд попросил оказать ему честь — позволить построить в честь нового ленника женский монастырь. Датского завоевателя убедили россказни Освальда о том, как когда-то он ехал в Гластон-берри, откуда, по легенде, Иосиф из Аримафеи привез святой Грааль Христа, и там, расположившись у обочины дороги на ночлег, увидел сон, в котором ему было открыто местонахождение бесценной святыни. Глубоко в пещере стоял железный сундук, в котором лежала частица креста Христова, оставленная там самим Иосифом. Освальд забрал ее и привез в свою семейную часовню. К тому же старшая дочь Освальда Розамунда была настолько благочестива и религиозна, что во время сражений датчан с англичанами день и ночь молилась о победе датчан, потому что чувствовала, что на то воля Божья, — во всяком случае, так сказал Освальд. Праведная дочь и частица Истинного Креста убедили кнуда, и тот благосклонно дал свое согласие на строительство нового монастыря в честь своего имени.
Так говорили в народе. Правда же заключалась в следующем: когда Освальд из Мерсии, трус из трусов, понял, чем закончится эта война, он как раз сражался на стороне английского короля Этельреда. Он перебежал на сторону врага, предав своих братьев-англичан. Что же касается его дочери Розамунды, она не столько чтила Господа, сколько ненавидела мужчин и, предпочитая общество женщин, отказывалась выходить замуж, как ни грозил и ни упрашивал ее отец. К тому же у нее была жажда власти. И он нашел выход: пусть она управляет монастырем. Это будет не простой монастырь — у него будет престиж и репутация. А что же может создать репутацию подобному заведению, как не особая святыня, и что же может быть священней креста, на котором был распят сам Христос? Конечно же, ни в какой Гластонберри он не ездил, никакого сна не видел, никакой пещеры и никакого железного сундука с частицей креста не существовало. И в покоящемся на алтаре часовни нового монастыря ковчеге не было ничего, кроме воздуха.
А сейчас Уинифред стояла лицом к лицу с настоятельницей монастыря, из-за которого вот-вот погибнет Святая Амелия. Мать Розамунда была неподобающе молода. Вряд ли она провела в монастыре больше шести лет. Уинифред прожила в монастыре почти тридцать лет, прежде чем заняла пост настоятельницы. Из-под апостольника Розамунды выбивалась красивая золотисто-рыжая прядь, и Уинифред с неприязнью подумала, что это сделано нарочно. Она представила, как эта тщеславная молодая женщина стоит перед зеркалом и швейной иголкой вытаскивает волоски из-под накрахмаленной белой ткани так, чтобы «случайность» выбившегося локона не вызывала сомнений. Но больше всего ее потрясли руки молодой женщины: они метались, подобно обезумевшим птицам. Они рвались вверх и вниз и в стороны, при этом рукава задирались, обнажая руки до локтей! Совершенно ясно, что никто не обучил Розамунду дисциплине бенедиктинского ордена. А если это так, то как же она может быть настоятельницей и воспитывать сестер?
У Уинифред стало тяжело на сердце. Как можно обучать этих легкомысленных девушек искусству священных миниатюр? Она просто не сможет. Она скажет аббату, что в этом монастыре нарушаются все правила, пусть он лично придет и восстановит дисциплину. Уинифред не волнует, сколько денег у отца Розамунды; этот монастырь — оскорбление Всевышнего.
— Дорогая моя мать Уинифред, как вы, наверное, рады, что наконец-то обретете покой после стольких лет службы Господу — снимете наконец мантию настоятельницы и вновь станете одной из сестер!