Благословенный. Книга 4
Шрифт:
— Пётр Алексеевич, будьте покойны: у вас всё будет хорошо! Антон Антонович, уверен, в строгих мерах нет никакой необходимости. Барон всё прекрасно понял! Правда, Пётр Алексеевич?! Только обязательно в точности делайте так, как говорят вам эти люди: иначе я не смогу спасти ваших близких!
Пален в ужасе переводил взгляд с меня на Скалона, затем — снова на меня. Пришлось дожидаться. пока он вновь обрёл способность к членораздельной речи.
— Ваше величество! Я сделаю всё, как вы прикажете. Но я не могу быть причиной гибели других людей! Можете ли вы обещать, что никто из связанных со мною известной вам тайною лиц никак не пострадает?
«Не можешь быть „причиною гибели“? Да что ты говоришь!» подумалось мне.
— Хорошо, никто не пострадает.
Тот отдал короткий приказ, и перед Паленом тут же оказалась конторка с чернилами, перьями и бумагой.
* * *
Каменноостровский дворец, 22 декабря 1798 года.
— Государь император! Александр Павлович! — средь всеобщего смятения раздался голос Петра Палена. — Но вы же… Вы же обещали, что никто не пострадает!
— Конечно. Конечно, я обещал. Что же поделать — надо было обещать, ну, я и обещал… Но вы же понимаете, Пётр Алексеевич — нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц! Так что, увы, ничем не могу вам помочь. Впрочем, лично вы можете быть свободны: а вот остальных господ я попрошу остаться.
И, обернувшись к бледному и сосредоточенному Волховскому, возглавлявшему нашу засаду, коротко бросил:
— К о л И!
Конечно, я не стал дожидаться окончания ужасной сцены, разыгравшейся после этих слов. Штыками дело не обошлось: загремели ружейные, а затем и пистолетные выстрелы. У заговорщиков огнестрельное оружие было лишь у двоих конногвардейцев, заткнувших за свои шарфы седельные пистолеты, так что наше огневое превосходство было подавляющим. У нескольких моих людей имелись и гренады на случай, если бы мятежников пришлось выкуривать из забаррикадированного помещения; к счастью, никто не был столь глуп, чтобы пустить их в ход в моей спальне. Комнату заволокло кислым пороховым дымом; вопли убиваемых людей отражались от ампирных панелей и мраморной отделки.
«Наташа не захочет тут более оставаться — невольно подумалось мне. — Чудесный Каменноостровский дворец навсегда искалечен разыгрывающейся теперь трагедией и навеки потерян как резиденция. Одни убытки с этими уродами, чёрт бы их всех побрал!»
* * *
Следствие длилось долго. Одним из основных организаторов мятежа оказался обер-прокурор сената Беклешов. Оставшиеся в живых организаторы показали на множество так или иначе причастных к заговору лиц. На допросах план заговорщиков раскрылся во всём великолепии. Устранив меня, они собирались устроить Костю регентом, а фактически, зная его отношение к государственным обязанностям, вести все дела по своему усмотрению.
На многочисленных допросах то и дело стала звучать фамилия «Воронцов». Причём, увы, в деле оказались замешаны и Семён Романович, наш посланник в Лондоне, и Александр Романович, канцлер Империи…
Разговор с ним получился тяжёлый. Воронцов сам явился ко мне, как всегда, на утренний приём. В его усталом, с коричневыми кругами под глазами, лице я увидел бесконечное разочарование и скрытую боль. Он знал, что я знаю, и всё равно, как всегда, явился с обычным докладом. Но положение дел по расчётам с подрядчиками Олонецкой губернии сегодня интересовало меня в последнюю очередь.
— Отчего, Александр Романович, — прервал я его доклад, — вы поступили со мной таким образом? Разве мы не понимали друг друга? Когда-то вы выразили полное сочувствие освобождению крестьян, и я провёл его. Мы оба понимаем важность промышленного развития; мы оба верим в реформы, в представительное правление, хотя и расходимся с вами в деталях его устройства. Отчего вы полезли в этот заговор? Я понимаю — все эти Зубовы, Голицыны, Шуваловы, Куракины, но вы-то куда? Да, наши взгляды в чём-то сильно расходятся. Но вы же знаете, я серьёзно собираюсь уже в следующем году созвать Земский собор, а на нём собрать Государственную Думу. Вы
Александр Романович, прежде чем ответить, долго смотрел в стол. Затем, наконец, он поднял на меня свои тёмные, мудрые глаза.
— Александр Павлович, я долго наблюдал за тем, как вы своими собственными действиями возбуждали подданных своих к идеям равенства и свободы. Но сие дало лишь разрушительные плоды: вашими усилиями российская аристократия превратилась в призрак. Ваш Сперанский, вне всяких сомнений, мечтает о республике; и не говорите мне, что вам этого неведомо. А чего хотите вы? Неужели представительного монархического правления? Так ведь оно нигде без высших, привилегированных сословий не существовало и не существует! Нет, Александр Павлович! Я понял вас: вы возжелали правления турецкого, где один только Оттоманский род пользуется наследственными правами, а сын Верховного визиря родится простым турком и наравне с поселянином платит подати! Знаете, я верю, что вы желаете державе нашей добра; но поймите уже — не может огромное государство держаться на одной фамилии! Должно быть лучшим людям, аристократии, стеной окружающей трон и уберегающей его ото всех невзгод. Вы думаете сейчас, что вам этого не нужно: у вас есть Суворов, у вас есть восторгающаяся вами чернь, а армия приучила столицы к победам. Но поверьте — стоит лишь Фортуне отвернуться от вас, всё это развеется, как дым, и вы останетесь ни с чем!
С грустью слушал я все эти признания. Вот образчик мировоззрения 18 века! Вот именно с такими-то идеями Речь Посполита оказалась в небытии. А в России, дай только этому всему развиться, всё будет ещё хуже…
— Александр Романович, вы поняли всё совершенно превратно. Я не против «правления лучших». Но пусть эта меритократия будет основана не на знатности рода, а на личных заслугах. Мой идеал — когда крестьянский сын имеет шансы взобраться на самые высшие ступени, но не подлостью, не попаданием «в случай», а заслугами и умом. Жаль, право жаль, что вы этого так и не поняли, и наши пути разминулись…. И, знаете что — вы неправы. Ничего напоминающего Турцию здесь никогда не будет. Зато наша держава станет очень похожей на Россию.
Затем я дёрнул шнур звонка, и в кабинет вошли люди Скалона.
Впрочем, Воронцов, непричастный напрямую к восстанию и убийствам, после допросов получил сравнительно мягкое наказание — после конфискации всех активов, имевшихся у него в стратегически важных предприятиях, ему разрешили выехать в Калифорнию. Семён Воронцов остался в Лондоне, став, так сказать, «невозвращенцем».
Каменноостровский дворец был передан по медицинскому ведомству и стал основой Императорского гошиптального и опытового заведения, под который была отведена добрая половина Каменного острова. Мы с семьёю переселились обратно в Зимний дворец, за летнюю резиденцию оставив Царское Село.
Из-за чрезвычайного происшествия Конституция была оглашена позже, 3-го января нового 1799 года. Подумав, я решил, что так даже лучше — теперь праздник в честь Основного закона придётся на общие новогодние праздники, и не потребует отдельного выходного дня. В масштабе сотен лет это будет серьёзный профит!
Пётр Алексеевич Пален по результатам разбирательства был признан виновным в заговоре как один из главарей мятежа; но, ввиду деятельного раскаяния, освобождён от наказания. Остальным повезло меньше: обер-прокурор Беклешов получил 10 лет каторги, Голицын и Юсупов по 8 лет. Князь Яшвиль погиб во время солдатского бунта, генералы Беннигсен, Макаров, Аргамаков и Ливен, а также десять мене значимых персон были убиты в моей спальне. Два десятка обер- и штаб-офицеров, как злоумышлявших совершить покушение нао своего воинского начальника, были без особых сантиментов расстреляны во дворе Петропавловской крепости; их тоже приписали к погибшим в Каменноостровском дворце.