Благословенный
Шрифт:
— Извините, надобно замерить температуру воздуха. Сейчас схожу за термометром!
— Разве же так непонятно, что тут очень холодно?
— Извольте вспомнить, что согласно наказу августейшей бабки вашей, — тут воспитатель почтительно поднял глаза к немыслимо высокому, теряющемуся в предрассветной тьме потолку, — температура в ваших покоях должна соответствовать определённым пределам. Хотя, возможно, вы правы — ветер нынче с Балтики, и окна продувает немилосердно. Я пришлю сейчас истопников.
Вскоре пришёл средних лет человек в ливрее и парике, и затопил одну
На другой день нас повели сначала в церковь. Константин, видимо, чувствовал себя хорошо, и явно засиделся за время болезни. Теперь он дурачился даже во время службы. на что воспитатель его, Карл Иванович Остен-Сакен, реагировал, пожалуй, излишне добродушно.
После исповеди Костя заканючил:
— Поедемте кататься! Мы совсем в этом году не катались в санях! Поедемте на Катальную горку!
— Ваше высочество, Катальная горка — в Ораниенбауме. Туда ехать часа полтора!
— Ну и что! Поехали! — разошёлся Костенька.
Для разрешения этой ситуации вызвали Николая Ивановича. Это оказался тот самый генерал-аншеф Салтыков, в честь которого и назвали «Салтыковский подъезд», и был он, между прочим, главным нашим воспитателем. Так что, в затруднительных случаях, таких, как, к примеру, сейчас, «кавалеры» за разъяснениями обращались именно к нему.
— В Ораниенбаум ехать не по погоде, Ваше Высочество — рассудительно, но любезно произнёс тот. — Там и дворец-то сейчас закрыт, да и не топлен! Вы же, ваше высочество, с четверть часа покатаетесь, да и замёрзнете, и кушать восхотите, а там ничего и не готово! Нет, катальную горку давайте пока отставим, а вот прокатиться по городу, да с ветерком — это сейчас самое милое дело! А замерзнете — хоть во дворец возвращайтесь, хоть к обывателям кому-нибудь зайдёте погреться. Всё, не как по дороге аж до самого Ораниенбаума!
Дело было решено, и, надев на нас добрые, крытые сукном бекеши, а головы в треугольных шляпах укрыв дополнительно шлыками из грубой, страшно колючей шерсти, мы сели в сани и выехали от Зимнего дворца прогуляться по улицам заснеженного Санкт-Петербурга.
Город буквально утопал в снеге. Расчищать улицы, видимо, еще не придумали, и дорогой нам служил накатанный санный путь, с которого при нашем приближении шарахались испуганные пешеходы.
Сначала мы проехали мимо Адмиралтейства. Раньше, пару раз бывав в Петербурге, я не обратил на это строение особого внимания. Мне казалось, это какое-то невнятное административное здание с непонятным функционалом, несуразно длинное и совсем не такое импозантное, как Зимний дворец или Главный штаб. А вот теперь это сооружение настойчиво притягивало взгляд!
Во-первых, оно оказалось окружено мощным рвом и бастионами, точно, как Петропавловская
— Давайте завернём туда, Александр Яковлевич! — попросился я. — Посмотрим, как корабли строят!
— Это дело, ваше высочество, требует времени большего, чем просто «завернуть». Мы туда обязательно заедем, но в другой день, специально, на несколько часов. Сейчас же, давайте проедем далее!
Мы проехали через обширное свободное пространство, расстилавшееся перед Адмиралтейством, и выехали на широкую, с двух сторон обсаженную заснеженными деревьями улицу.
— Как называется это место? — спросил я.
— Сие — Адмиралтейский луг, свободное от застройки пространство, дающее обзор перед адмиралтейскими укреплениями, — объяснил Протасов. — Ежели придется палить из пушек, отражая наступ врага, то надобно, чтобы с бастионов и куртин было все видно окрест, дабы картечами поражать неприятеля беспрепятственно! А это — Невская першпектива!
Проехав среди добрых каменных домов обывателей, выглядевших очень по-европейски, мы миновали Строгановский дворец, и оказались вдруг перед крайне странным сооружением. Лента замерзшей реки, каньоном разрезавшая стену домов, говорила мне, что это, несомненно, мост. Но что за странные гигантские конструкции устроены сверху него?
— Что это, Александр Яковлевич?
— Мост через Фонтанку. Я ведь уже рассказывал вам это, ваше высочество!
— Отчего же он так странно выглядит? Что это за крыша сверху него?
Протасов улыбнулся; усмехнулся в заиндевелую бороду и наш возница.
— Я уже рассказывал вам назначении сиих сооружений, ваше высочество. Это журавли-противовесы для разведения моста! Если по Мойке идет баржа или шхуна, то мост разводится в стороны, а эти устройства, создавая противотягу, облегчают сей процесс!
Мне стало стыдно. Вот я, историк, называется!
— Неужели по Мойке тоже ходят корабли?
Тут кавалер мой рассмеялся уже откровенно.
— Ну, господин мой, Александр Павлович, вы нынче, за городом были всего ничего, а совсем всё позабыли! Корабли тут не ходят; корабль суть судно трехмачтовое, крупное, и здесь ему будет, конечно же, тесно. А вот баржи и шхуны заходят под выгрузку, да! В Адмиралтейские анбары да на Галерную верфь именно тут завозят лес для строительства и кораблей, и галер…
Так, от Протасова, я и узнал, что «корабль» — это не всякое судно, а именно трёхмачтовое. Так что шутки на тему «судно — это в больнице, а в море — корабль», как оказалось, совершенно не соответствуют действительности.