Благословенный

Коллингвуд Виктор

— «Когда уже едва было можно пройти», — продолжил Ла Гарп, — 'он отослал своих товарищей и один продолжал оборонять доступ к мосту, пока по треску дерева и радостному крику воинов, разломавших мост, узнал, что работа кончена. Тогда он воззвал к богу реки Тибр, чтоб он принял его и его оружие в свою священную воду и защитил его; совершив молитву, он спрыгнул в волны и переплыл на римский берег под стрелами врагов.

Тем временем, в осажденном Риме начался сильный голод; город не мог долго сопротивляться, и Муций, знатный юноша с разрешения сената, пошел убить этрусского царя, чтобы спасти родину. Он тайно проник в стан и, зная по-этрусски, вошел в царский шатер, но по ошибке заколол

вместо царя его писца. Порсена хотел узнать, нет ли у него сообщников и, чтобы вынудить его к сознанию, грозил ему пыткой; Муций же положил правую руку на огонь жертвенника в доказательство, что не боится ни мучений, ни смерти. Лишившись от огня правой руки, он получил за этот подвиг прозвание Сцеволы (левша). Удивленный таким геройством, Порсена отпустил Муция безнаказанно, и как будто в благодарность за это он посоветовал царю поспешить заключением мира, сказав ему, что триста знатных юношей поклялись спасти родину от этрусского царя и что ему, Муцию, досталось по жребию идти первым. Эта угроза так испугала Порсену, что он заключил мир. Не требуя восстановления власти Тарквиния, он ушел с Яникула, удовольствовавшись обещанием римлян возвратить Веям семь округов и взяв у римлян заложников…'

Фредерик Сезар Де Ла Гарп оторвал взгляд от книги и дружески нам улыбаясь, продолжил:

— Чему учит нас сия история? Мы видим граждан, сражающихся за свободу; мы видим тут и гордого царя, и непреклонного юношу, неукротимого в стремлении избавить сограждан от тирании; мы знаем, наконец, что Рим стал республикой и вознесся к вершинам власти и могущества. Что вы можете сказать про это, ваши высочества?

Мы с Костей сидели в нашей «преподавательской-игровой», а мосье Лагарп изволил давать нам урок воспитания гражданственности.

Лишь недавно мы начали более-менее прилично общаться. Швейцарец Лагарп не знал ни английского, ни русского языков. В сущности, это все, что надо знать об организации обучения цесаревича, в будущем предназначенных на роль самодержавного правителя одной шестой части света! Впрочем, теперь, после трёх недель трудов, я начал чот что-то по-французски понимать, и мы с Костей могли теперь внимать самым последним веяниям европейского Просвещения.

«Последние веяния» оказались «хорошо забытым старым». Первое место среди учебных предметов наш добрый швейцарский республиканец отводит поучительным примерам из прошлого, в особенности из истории Древнего Рима. Вот тут-то и стало мне мало-помалу открываться, как Александр Благословенный, выросший в тепличных условиях всеобщей любви и поклонения, оказался в итоге таким ничтожеством.

Исторические примеры, на которых Ла Гарп воспитывал бедолагу Александра, сами по себе интересные и поучительные, оказались, как это ни парадоксально, настоящим «троянским конем». Ведь они воспевали образцовые ценности и характеры, вряд ли применимые к политической практике конца осьмнадцатого века. И оторванность этих древнеримских образцов от российских реалий была просто вопиющей! Хорошо, я — взрослый человек со сформированным мировоззрением, вся эта промывка мозгов мне по барабану… А настоящий-то Александр, ребенок, помещенный в золотую клетку, воспринимал все это совершенно некритично, без каких бы то ни было оговорок! В итоге вырос не видевший жизни, оторванный от реальности доктринер, полный комплексов относительно собственных сил и возможностей. Наверняка ведь втайне стыдился того, что никогда не сможет, как Муций Сцевола, сжечь себе руку за народное благо….

А раз так, то лучше вообще ничего не делать, витая в грезах прожектов и христианского мистицизма!

И вот, гляжу я на этого Де Ла-Гарпа, распинающегося перед нами про добродетели древнеримских мужей (сплошь — республиканцев). Наверняка ведь человек нам добра желает: по добродетельной, благонамеренной физиогномии его вижу, что господин этот вполне искренен в желании сформировать у своих венценосных воспитанников нравственно безупречный образ мыслей, научить нас тому, что каждый человек обязан уважать законы, а тирания — гадость и фу. Вот не зря говорят про благие намерения и ад…

В любом случае, мне в десятый раз слушать древние мифы о добродетелях каких-то там римлян совершенно неинтересно. Как бы это уже забросить, и перейти к чему-то полезному!

— Мосье Фредерик, позвольте вас перебить… (в этом веке принято «русифицировать» иностранцев, на время службы в России присваивая им чисто русские имена и даже отчества, и по идее мне следует именовать его Иваном Филипповичем, но я всё же стараюсь звать людей их настоящим именем. Что мне, трудно, что ли?). — Вы действительно верите, что этот Муций смог сжечь себе руку, держа ее в огне? Я думаю, нормальному человеку сие невозможно. Или тот Муций был сумасшедший, или же болел проказой, и оттого не чувствовал боли. Но, вернее всего, вся эта история — просто выдумка!

Де Ла-Гарп огорченно смотрит на меня.

— История Рима показывает нам образцы самого высокого героизма, одушевленного любовью к Отечеству и свободе! Что вызывает ваши сомнения, Ваше императорское высочество?

— Собственные наблюдения за людьми. Не так уж много лет прошло, как экспедиция графа Орлова в Архипелаг пыталась поднять на борьбу за свободу потомков великой Спарты… И из этого не вышло решительно ничего! А долгая война за независимость Северо-Американских колоний, столь успешно завершившаяся, не показала нам примеров особого героизма и самопожертвования.

— Люди нашего времени, в силу нравственного измельчания, на такие подвиги более неспособны, — осторожно начал Де Ла-Гарп, — но сие не значит, что в прошлом не было образцов немыслимой ныне доблести…

— Ну, так чего же и говорить о том, раз эти древние вершины теперь нам недоступны? Что тут тогда обсуждать? Давайте говорить о реальном положении дел, а не о «преданьях старины глубокой». Вот скажем, существующее рабство. Государыня императрица ведь подумывала отменить его, еще с восшествия на престол, но так и не решилась, ибо дворянство против. И что вот с этим делать?

— Государыня ясно дала ответ на сей вопрос. Надобно просвещать ваш народ, все его сословия; смягчать нравы и обычаи, и тогда это противное природе человеческой узаконение падет само собою!

Экий ты ловкий, подумалось мне. Само собою оно падет, как же!

— Даже очень просвещенный человек не откажется от предприятия, что приносит ему выгоду. Вот, в упомянутых мною Северо-Американских штатах, правят и республиканцы, и борцы с тиранией, однако от рабов своих отказаться отнюдь не спешат!

Де Ла-Гарп с сомнением покачал головою.

— Нет оснований считать, что чернокожие рабы могут быть признаны носителями добродетелей!

— А белые рабы? Вот, у нас, многие крестьяне — крепостные. Как там с добродетелями?

— Давайте вернёмся к нашему предмету, Ваше Высочество! — с некоторой обидой произнёс Де Ла-Гарп. Судя по всему, учитель решил, что я специально забалтываю урок.

— Мосье Фредерик, давайте договоримся так. Вот эти все примеры древней доблести позвольте мне изучить самостоятельно. И Плутарха и Фукидида я могу сам почитать. А мы давайте больше времени уделим современному положению дел!