Благослови зверей и детей. Участница свадьбы

Свортаут Глендон

— Ты отличный парень, Джон. Жаль, нам не придется жить вместе.

— Ты с ней разводишься? — спросил мальчик.

— Похоже на то. Ей нужен мужчина помоложе. И денег побольше — не дают ей деньги покоя.

— Жаль, — сказал мальчик.

— Может, она тебя мне уступит, если заплатить как следует?

— Может быть, — ответил мальчик.

Когда они вернулись в охотничий домик, мать, которой уже осточертел Квебек, потребовала,

чтобы на следующее утро они вернулись в Кливленд. Муж: и сын сопротивлялись. Она устроила сцену и победила.

В ту ночь Джон Коттон, прихватив молоток и шило и раздевшись догола, нырнул в ледяную воду и подплыл к гидроплану, стоявшему на якоре вдали от берега. Набрав воздуху, он поднырнул под самолет и пробил дыру в одном из поплавков.

Наутро выяснилось, что гидроплан накренился на одно крыло. Пилоту пришлось пешком добираться через лес до Де-Ривьер и по телефону вызывать механика из Норт-Бея. На ремонт ушло три дня, и за это время Джон Коттон поймал тридцать одну форель.

Понимая, что он намертво вцепился в руль и рычаг, остальные пятеро отвернулись и стали ждать, когда кончится припадок.

Когда припадок кончился, когда Коттон пришел в себя, писуны уже отдалялись друг от друга. То, что еще несколько минут назад было сплоченной группой, превращалось в неорганизованное стадо. Как шарики перекати-поля, они раскатились по разным углам грузовика. Странники в пустыне сомнения, они слонялись без цели, погруженные в себя, не помня об общем деле, оставшись один на один с роем своих нелепых забот. Коттон кожей почувствовал, как они напряжены. Хвати у него духу отмочить такую шутку, он нажал бы на клаксон, и они вспорхнули бы с земли, как вспугнутые птицы. Коттон вслушался в их слова. Ну вот, снова здорово, вздохнул он, пошло-поехало…

— Я устал, — произнес малыш в ковбойской шляпе, держа под мышкой подушечку и не вынимая изо рта пальца. — Я здесь, между прочим, самый маленький.

Мальчик в кепочке для гольфа писал в кустах мансаниты.

— Ох, жрать охота, — жаловался он. — Дождались бы тогда гамбургеров, с собой бы их взяли. Маковой росинки ведь во рту не было…

— Я, может, больше вашего жрать хочу, — проскулил парнишка с индейской повязкой на голове. — Вы хоть ужинали, а меня ужином-то и стошнило.

Парень в немецкой фуражке кругами ходил вокруг грузовика.

— Я машину добыл. Я баранку крутил. И я же за бензин отвечать должен?

— А я вообще жалею, что с вами связался, — заныл другой мальчишка в ковбойской шляпе, только повыше ростом. — Виноват я, что ли, что у меня братец чокнутый?

— Я телик хочу посмотреть, — не обращая на эти слова внимания, произнес его брат. — Без телика долго жить вредно.

— Вот бы сейчас да в Лас-Вегас, — заявил парнишка в кепочке для гольфа. — Моему папаше в Вегасе такое мясо жарят…

— Вот вернусь домой, — продолжал тот мальчишка в ковбойской шляпе, что постарше, — и целую неделю просижу у телика как пришитый. У меня свой телик, цветной.

— А как я им шину продырявил? Бум! — расхвастался юный Роммель. — И как это я в тире мажу — непонятно!

— Да, здорово было, — признал мальчишка в индейской повязке. — Тому парню жить оставалось считанные минуты. Бац — и готов. Полный мрак!

Они ныли, они куксились, они совсем достали Коттона. Ладно, подумал он, ладно, еще поглядим. К черту декорации — посмотрим, смогут ли они выжить в реальном мире. К черту вестерны — посмотрим, хватит ли у них силенок на настоящее дело. И если не хватит, если они сейчас поднимут кверху

лапки, пусть все катится к чертовой бабушке: и весь их план, и они сами. Потому что они, если не накопили после такого лета силенок, не воспользовались всем, что я для них сделал, просто прирожденные неудачники, настоящие недоделки. А вот если сил им хватит, если они хотя бы попробуют обойтись без меня, значит, рубеж взят, они победили и, вернувшись домой, станут людьми и справятся с чем угодно, даже с собственной семьей.

Коттон вылез из кабины. Обойдя грузовик спереди, он снял каску и поставил ногу на бампер. Остальные покорно приблизились и присели на корточки вокруг Коттона, как в тот раз в сосняке.

— Докладываю обстановку, — сказал Коттон. — В том, что кончился бензин, виноват не Тефт — виноваты все. Но это ставит под угрозу срыва всю операцию.

Им осталась всего миля пути, продолжал он, но теперь, без машины, приходится заглядывать вперед. Есть две возможности. Вернуться на шоссе № 66, автостопом добраться до Флагстаффа, увести еще одну машину, доехать на ней до Прескотта, отыскать оставленных лошадей и воротиться в лагерь до света. Никто ничего не узнает. Никто ничего не заподозрит. Если же двигаться дальше и выполнить задуманное, время будет потеряно, в лагерь они к утру не поспеют, начальник будет с пристрастием выспрашивать, где они пропадали, и, даже если они будут молчать как мертвые, в газетах он вычитает, что произошло в заповеднике, и почует, что дело нечисто: выяснит насчет грузовика, угнанного в Прескотте и брошенного здесь, а во Флагстаффе, конечно, опознают и их самих и грузовик — и тогда писунам придется туго, начнутся неприятности и с лагерным начальством, и с полицией, и с родителями. Вот такие дела. Возвращаемся домой и, если повезет, укладываемся в график или двигаем дальше, и нас ловят за руку. Как лучше?

— Так что давайте голосовать по новой, — заключил Коттон. — Я вам уже сказал: на этот раз я вас за собой тянуть не буду. Но вот что я хочу вам сказать напоследок — об этом вы, наверное, не задумывались. Само собой, я знаю, с чем вы столкнулись сегодня… то есть уже вчера. Знаю, как это на вас повлияло. И этой ночью все мы хотим кое-что сделать — иначе нас бы здесь сейчас не было. Но если мы надеемся в результате стать героями какого-нибудь поганого вестерна, то этого не случится. Остальным на это начхать. Скажу больше, кое-кто так обозлится, что нас и шлепнуть могут. Так что это важно только для нас самих. И не забудьте: через три дня лагерь закроется, мы разъедемся. И может быть, больше никогда не увидимся. Коттон снял ногу с бампера:

— Ладно. Голосуем. Результат должен быть единогласный. Кто за то, чтобы бросить всю эту дикую затею, вернуться в лагерь и чтобы все было шито-крыто, поднимите руки.

И поднял руку сам.

Коттон не смотрел на них, но кожей почувствовал, как это на них подействовало, как потрясло. Руки он не опускал. Никто не шевельнулся. Все молчали.

— Коттон, ты предатель!

Это выкрикнул Лалли-2. Он вскочил на ноги, отшвырнув в сторону подушечку.

— Я пошел один, а ты меня отговорил, а теперь завел нас сюда — и в кусты?

— Залезь под кроватку, — захихикал его брат. — Под грузовик спрячься!

— Заткнись ты! Давайте голосовать! Кто за то, чтобы идти вперед, как договаривались, идти во что бы то ни стало?

Лалли-2 поднял руку.

Остальные четверо разрывались на части. Они по-прежнему сидели на корточках и теперь взвешивали свое решение и примеривались к ожидающей их впереди трудной дороге.

Лалли-2 опустил руку. С презрением поднял он с земли полуобгоревшую подушечку, с презрением смахнул с нее пыль.