Благовест с Амура
Шрифт:
— Да… не надо на меня обижаться, Геннадий Иванович. Просто Екатерина Ивановна очень похожа на мою умершую жену, и мне тяжело… — Любавин не договорил, отвернулся.
Тяжело ему было еще и потому, что не удалось сойтись с Муравьевым лицом к лицу — поквитаться за Анастасию. Да и за Катрин — тоже. Во всех перемещениях Муравьева по Нижнему Амуру судьба, словно нарочно, разводила их во времени и месте. Только однажды он увидел ненавистного человека — когда тот отправился на шхуну «Восток», чтобы плыть в Аян, — но сделать, конечно же, ничего не мог.
Ну, что ж, он подождет еще, а пока будет обдумывать, каким путем уходить из этих краев, когда свершит
Невельской смущенно потоптался, кашлянул в кулак, тронул Любавина за рукав:
— Держитесь, Андрей, я все понимаю. У всех кто-то умирает, а кто-то рождается. Будет и на вашей улице праздник. Я только сожалею, что уступил вам и в своих записках о вас не говорю ни слова.
— А вы знаете, — повернулся к нему художник, — я недавно прервал заговор молчания: отправил другу десяток своих рисунков. Он тоже художник, оценит мои работы.
— Вот и хорошо, вот и правильно, — улыбнулся Невельской. — Так и я при случае о вас упомяну. Не возражаете?
— Теперь не возражаю.
Глава 4
Степан Шлык работал, урывая для сна часа три, не больше. Не было времени причесаться — стружка сплеталась с русыми кудрями на голове и рыжими в бороде. Пилил, строгал, сколачивал — станки с салазками для отката, поворотные платформы, лафеты… Два бомбических двухпудовых орудия, доставленных «Двиной», тринадцать 36-фунтовых, тринадцать 24-фунтовых, четыре 18-фунтовых да шесть 6-фунтовых если изготавливать для них даже по станку в день, и то надо больше месяца! Конечно, делал не один Степан — в помощь ему дали всех, умеющих держать топор, рубанок, стамеску и прочие столярные инструменты. Но артиллерийские лафеты и платформы — это не мебель и не избы, их конструкции сложны, тут нужны были чертежи, но когда и кому ими заниматься, если каждый день может оказаться последним?! Поэтому вместо чертежей артиллерийские офицеры с «Авроры» и «Двины» делали примерные эскизы; они же контролировали и направляли работу Степана и его подручных.
Одновременно инженер-поручик Мровинский занимался самими редутами; он был очень недоволен тем, что было сделано до него, и в меру возможностей исправлял недоделки. Иногда, бывая в городе, забегал в мастерскую к Степану, с которым сблизился за время плавания «Двины» от Де-Кастри до Авачи, и жаловался на никуда не годную планировку редутов.
— Ты представить себе не можешь, Степан Онуфриевич, как безграмотно все сделано! — темпераментно восклицал он, хватаясь за голову. — О чем они думали, оставив позади Сигнальной батареи каменную стенку?! Ядра или бомбы будут выбивать из нее осколки, а это все равно что картечь прямо в расположении боевого расчета. Нужен блиндаж. — Увидев непонимание в глазах Шлыка, пояснил: — Это по-французски, такое прикрытие сверху, для защиты людей.
— А чё, нельзя по-русски, что ли, сказать? — рассудительно ответствовал Степан. — Укрытие, значитца, кровля.
— Можно и так, — отмахнулся инженер-поручик. — Дело не в слове, а в безопасности людей. Вот на Кошкинской батарее сделали укрытие, бруствер семь футов в высоту и двадцать один фут в толстоту, чтобы ядра не пробивали, пушки в амбразурах, между ними — три сажени, пороховой погреб — в отлогости горы. В общем, все — по уму. Озерную тоже мало-мало прикрыли, а Перешеечную впору Смертельной назвать — вся на виду! И на Красном яру открыта — бей прямой наводкой! О чем они только думают! Ни черта же в фортификации не понимают!
««Они» — это те люди, которые
— Ты, Осипыч, парень молодой, горячий. Тебе хотится, чтоб все было в лучшем, значитца, виде, как тя в столице учили, и энто правильно. И о людях твоя забота оченно даже понятна. А у людей энтих, понимашь, забота, значитца, своя — не о себе оне думают, а о земле родимой. Ну, изделали что-то не так, как положено, — вот ты и поспешай исправить. Мы вон тожа не все, значитца, ладим, по правилам, а чё делать — пушки-то ставить надобно.
Куда и сколько ставить пушек, какую им дать обслугу, решали три человека — Завойко, Изыльметьев и командир «Двины» капитан второго ранга Александр Васильев. Конечно, самой действенной, по сектору обстрела, могла быть Сигнальная батарея, но там хватило места только для пяти пушек. Правда, две из них были бомбические, бьющие разрывными снарядами, что придавало батарее значительность, делало ее ключевой. Поэтому командующий обороной решил поднять над ней крепостной флаг, а на самой верхней площадке мыса устроить свой наблюдательный пункт.
Кошечная, как и рассчитывал ее командир, лейтенант Максутов-З-й, получила 11 орудий. Она явилась, помимо борта «Авроры», поставленной как раз позади Кошки, основной ударной силой. Пушек на «Авроре» было в два раза больше, но сектор, перекрываемый орудиями второй батареи, был много шире, и, благодаря поворотным платформам, они отличались маневренностью как по горизонтали, так и по углу наклона. Кошечная стала по-настоящему фланкирующей.
Две батареи — Перешеечная и у рыбного сарая, — как и Сигнальная, состояли каждая из пяти средних пушек и благодаря Мровинскому имели брустверы и частичные укрытия для обслуги. А вот для четвертой инженер-поручик ничего сделать не успел: три ее пушки, снятые с «Двины», стояли практически открыто на площадке, отсыпанной и отрытой на склоне сопки. Единственное прикрытие — кустарники и кедровый стланик.
Батарея, поставленная в засаду у Култушного озера, назначалась против возможного десанта с северной, самой десантоопасной для города, стороны — через дефиле между Никольской сопкой и озером пехота запросто может прорваться в город — и потому была сформирована из десятка легких орудий для стрельбы картечью.
За месяц до предполагаемого прихода неприятеля усилиями инженер-поручика многие недоделки были устранены, но не все. На Сигнальной тыльную стенку, горжу, лишь частично прикрыли тальниковыми фашинами. Эти связки прутьев пружинили, принимая удар ядра, и предотвращали образование осколков. На четвертой горжа тоже не была закончена, а на седьмой не насыпан задний вал, в земле которого вязли бы ядра.
Наконец единственную самую легкую, трехфунтовую, пушку решили поместить на одноосную таратайку с конной тягой, чтобы командующий обороной мог быстро перебросить ее в нужное место. Командиром пушки Завойко назначил волонтера — своего чиновника, титулярного советника Зарудного.
На срочное совещание в губернском правлении утром 17 августа собрались кроме Завойко, Изыльметьев, Васильев, командиры батарей и стрелковых партий, созданных из солдат гарнизона, не занятых в обслуге пушек, гражданских волонтеров и добровольцев-охотников из камчадалов, откликнувшихся на призыв губернатора. Не было лишь капитана второго ранга Арбузова, после изгнания принятого волонтером в экипаж «Авроры».