Благую весть принёс я вам

Волобуев Вадим

– Твоя правда, старик. Ещё иное меня гложет: не напрасно ли забрался я сюда, в мёртвое место? Оно ведь истинно мёртвое - всё кровью народа полито. Сам помнишь о том. Роковое место. Проклятое. Эвон за южным склоном все луга в могилах. Вот и думаю - не проклят ли я? А потом вспоминаю: ведь не сам, не по своему почину сюда пошёл, а по совету Чадника. Он говорил: пришельцы в чистом поле сильны, а приступать к каменным стенам у них охоты нет. Вот и ушёл. Подумал: уж Чадник-то этих сволочей знает, плохого не присоветует. Теперь вот в сомнениях. Не дал ли маху? Что скажешь, старик?

– Скажу то, что уже говорил тебе,

великий вождь. Я гостю верю, он много добра принёс. С чего бы теперь нас губить? Даже и ныне, когда нет его с нами, помогает - грамотеи его работают, не покладая рук. Стал бы он нас под громовые палки подводить, когда сам же людьми поделился? Да и с чего бы? Не ссорились мы с ним, наоборот, даём всё, что просит. Свою же выгоду потеряет. И, воля твоя, великий вождь, а только кроме разума ещё и чувство мне подсказывает: друг он нам. Горячий искренний друг. А подарки какие сделал! Тебе - серебряную уздечку и шёлковый потник для лошади, мне - золотой перстень с чудесной птицей. Ничего ему для нас не жалко. Всё готов отдать, хоть и наговаривают иные, будто лишь о своей корысти печётся.

Скрипучий голос старика клокотал в темноте жилища, внушая Головне спокойствие и уверенность. Серыми искорками таяли снежинки, залетая сквозь дыру в потолке, и шумел ветер, гуляя меж перекрещённых слег. Где-то там, в окостеневшей от мороза тайге, пробивались через снежное безбрежье чёрные пришельцы с громовыми палками, ведомые демонами болезней и смерти. Где-то там, в застылых топях, бежал, перепрыгивая с кочки на кочку, косматый Обрезатель душ, со свистом рассекая воздух острой косой, и кружились над ним жадные пожиратели надежд и мечтаний, предвкушая скорое пиршество, а впереди неслись бессмертные медведи, сверкая загнутыми вниз клыками. Но всё это было далеко, во враждебном мире, а здесь, в жилище, под защитой древних стен, тлел огонёк добра и жизни, готовясь дать отпор силам зла.

И Головня, вдохновлённый, сказал:

– Правду молвишь, дед! Истинную правду.

И вышел из жилища.

Сквозь паутину обледенелого кустарника проглядывали сосновые ветви, укутанные в снежные рукава. В переплетении крон проглядывало серое небо. У комлей, зарывшись в сугробы, спали мохнатые существа. Спали, обнявшись по двое и по трое, согревая друг друга дыханием и биением сердец.

Ожог выбрался из полузасыпанного снегом шалаша, встал, отряхиваясь, на ноги, зябко поёжился. Метель давно стихла, стояла тишина, нарушаемая лишь сонным сопением зверолюдей и фырканием кобыл, разгребавших копытами снег. Перед шалашом, разметав сугроб, корячился, взбудораженно скалясь, дозорный - весь в серебре инея, шерсть торчком, под чёрным носом застыли жёлтые потёки. Рыча и ухая, он часто кивал, с обожанием глядя на начальника.

– Чего лыбишься?
– спросил Ожог.
– Заметил кого?

Дозорный завращал головой и глазами, замахал руками, издавая странные чирикающие звуки. Ожог уже знал, что это означает "да".

– Пришельцы, что ль?
– спросил он. Просто так спросил, не надеясь на ответ: для этих тварей что таёжник, что пришелец - всё едино. Небось, углядел каких-нибудь людей, вот и поднял тревогу, засранец. Не дал начальнику поспать в тепле.

Но дозорный продолжал свои ужимки, будто не слышал вопроса. Сокрушённо посмотрев на него, Ожог сказал:

– Ну веди, показывай.

И поднял ладони, чтоб было

понятнее.

Дозорный повёл: облизываясь и ухая, не оглянувшись ни разу, шерсть вздыбилась на хребтине - верный признак готовности к бою.

Дивные твари были эти зверолюди. Силой не возьмёшь - прячутся в расселинах и норах, удирают стремглав - не догонишь. А другого подхода к ним Ожог поначалу и не знал. Оттого и мотался так долго по ледяным полям, теряя силы и терпение. По ночам воины забирались в шкурницы, хлебали для согрева навар из коры и листьев местной низкорослой ивы, слушали, цепенея, вой волков и ухающую перекличку зверолюдей, шнырявших в полумраке. Сторожей не выставляли - всё равно бесполезно. На лошадей твари не покушались, в шкурницы не лезли, к чему напрасно мёрзнуть?

Однажды посчастливилось: в неприметном овражке напал на логово мохнатых созданий, убил самого задиристого, что швырялся камнями в его воинов, остальных повязал. Тряс перед ними тушкой пойманного песца, пытался втолковать, чего ему надобно от них. Те только мычали и жмурились, как от яркого света, боялись смотреть в глаза. Плюнул, велел переколоть всех копьями. Понял: с этими тупицами мяса не сваришь. Да и воины роптали, натерпевшись страху. Злорадствовали за спиной: "Это тебе не Жаровых дочек казнить. Здесь и по колпаку дать могут".

С досады хотел уж поворачивать назад, да решил попытать счастья на берегу большой воды - повёл отряд на запад. Повёл, ни на что не надеясь, просто для очистки совести. Чтоб не говорили потом, будто поленился или, хуже того, струсил. Воины колебались, осторожно грозили, жаловались на бескормицу. Ожог не поддался, съездил кое-кому по рылу, произнёс вдохновляющую речь. На время притушил недовольство.

Но и там долго не мог ничего добиться. Помог случай: один из всадников наткнулся на совиное гнездо. Птенцы кинулись кто куда, родители закружились рядом с воином, принялись бить его крыльями, тот отмахивался, ругаясь. Ожог, не долго думая, прицелился из лука и застрелил обеих птиц. Стрелком он был отменным, с расстояния в пять десятков шагов попадал медведю в голову.

Тут-то всё и перевернулось. Зверолюди, до того удиравшие со всех ног от таёжников, вдруг потекли к ним со всех сторон, расстилались по снегу, протягивали лапы, будто в молитве. Ожог прибалдел поначалу, насторожился - думал: хитрость какая, заманивают, сволочи. Но затем, приободрившись, выступил вперёд, показал всем соболиную шкурку: мол, несите такие же, сколько у вас есть, другого ничего от вас не надо.

Той же ночью к нему приволокли нескольких мёртвых соболей с разможёнными головами, оставили возле стоянки. Ожог не знал, смеяться ему или плакать. Освежевал добычу, кинул шкурки в притороченный к седлу тюк, сказал воинам:

– Ну хоть с голодухи теперь не подохнем.

Зверолюди понемногу осмелели, приходили уже днём - робко приближались к жилищам, шмякали волосатые зады прямо на снег, алчущими взорами наблюдали за людьми. Ожог не гнал их, кидал варёное мясо, тряс перед тупыми мордами шкуркой соболя, втолковывал:

– Вот такие мне нужны. Понятно вам, демоны мохнатые? Не зверь, а только шкура его.

Не понимали. Тащили ему дохлых соболей с разбитыми башками, швыряли под ноги, ждали награды, искательно глядели в глаза. "Собаки, истые собаки, - думал Ожог.
– Был бы хвост - завиляли бы".