Благую весть принёс я вам
Шрифт:
Головня опять вскочил в седло, неспешно двинул кобылу к площадке для собраний, выискивая в окружающей суматохе Отца. А вокруг визжали девки, которых Артамоновы тащили за волосы, барахтались среди поваленных шкурниц плачущие дети,скулили пришибленные собаки.
Какой-то отчаянный мужик швырнул в него лесиной, едва не угодив Головне в лицо. С трудом увернувшись, Головня отцепил от седла топор и, пустив лошадь вскачь, раскроил дерзкому череп.
Возле огромного котла для вытапливания ворвани несколько рыболовов мутузили какого-то охотника, выдернув бедолагу из седла. Колпак с несчастного слетел, он вопил, прикрывая голову рукавицами. Пышная бородища
– А нож тебе почто?
– рявкнул Головня, бешено глядя сверху вниз на копошащегося в кровавом снегу родича.
Он развернул кобылу и наконец углядел Отца. Тот стоял возле покуроченного, дымящегося жилища и растерянно взирал на происходящее. Прямо перед ним, всего лишь в паре шагов, Лучина сноровисто стаскивал меховик с лежавшей на снегу девки. Та брыкалась и вопила, мотала головой, зажмурившись от страха, а Лучина, плотоядно улыбаясь, заходил то справа, то слева, пытаясь поймать вихлявшиеся в воздухе ноги.
Головня неторопливо подъехал к Отцу, сказал, поигрывая окровавленным топором:
– Вот и пришёл твой смертный час, еретик. Всякий, кто противится благой вести, да будет умерщвлён.
Отец поднял на него прогоревшие глаза.
– Кто же ты? Неужто сам Лёд явился к нам, смиренным чадам Огненным?
Головня весело рассмеялся.
– К вам явился я, Головня. И да вострепещут Огонь, Лёд и чёрные пришельцы.
Он спешился, ухватил ослабевшего Отца левой рукой за грудки, притянул к себе. Тот подался без сопротивления, только охнул, пытаясь слабыми пальцами отцепить руку врага. Головня, хищно засопев, глянул ему в глаза - жалкий прислужник жалкого бога. Каково там бьётся страх? Чует ли Огонь гибель свою? Потом медленно отвёл руку с топором в сторону (седое небо расплылось в железном лезвии) и ударил по прикрытой меховым колпаком голове. Отец упал без звука, как сорвавшийся с жилы кумысный мешок - хлоп, и растёкся по земле.
Головня обернулся к своим.
– Гоните всех к площадке для собраний! К площадке!
Голос его утонул в шуме и гаме погрома. Охотники насиловали баб, выгребали добро из жилищ, ловили разбежавшихся лошадей. Тут и там лежали тела Рычаговых.
– Всех к площадке!
– орал Головня.
– К площадке.
Глаза у родичей были ошалелые, слепые; охотники смотрели на своего вождя и не слышали его. Первым очухался Лучина.
– Всё сделаем, вождь, - закивал он.
Раскручивая петли, Артамоновы кинулись ловить уцелевших рыболовов, волокли их по снегу.
Головня вышел к площадке для собраний и остановился, разглядывая согнанных туда людей. Вид у местных был самый жалкий: избитые и замёрзшие, они затравленно глядели на разъезжавших вокруг них всадников и тряслись от страха. Рыдали женщины, вопили дети, мужики шептали молитвы, теребя нагрудные обереги.
– Радуйтесь вы, пожиратели требухи!
– обратился он к пленникам.
– Отныне вы - часть великой общины Науки. Волею богини я поведу вас к свету истины. И горько придётся тому, кто взумает мне перечить.
Глава вторая
Петли теперь были ни к чему - Артамоновы спешно осваивали луки и копья. Луки строгали из высушенного можжевельника, стрелы - из выпрямленной лозы, тетиву крутили из конского волоса. Острия копий за недостатком металла варганили из кремня. Мастерили рогатины, чтоб ходить на медведя, копали ямы с кольями на оленьих тропах.
Изобилие пролилось на Артамоновых, нескончаемое и бурное как осенний ливень. Таких радостных и сытых дней не помнил никто. Мяса ели от пуза, успевай только глотать.
Рычаговых, пригнанных всем скопом в стойбище, Головня приспособил ловить рыбу и помогать по хозяйству, детей рассовал по жилищам: мальчишек - в мужское, девчонок - в женское, чтоб забыли, кто они есть. Когда настало короткое лето, отправил пленников на луга косить траву, а вокруг выставил стражу с копьями, чтоб не удрали.
Так и повелось: Рычаговы работали, Артамоновы охраняли. Не жизнь, а сказка! Не было теперь нужды коневодам махать косой или ездить за дровами - всё делали невольники. Родичи Головни задрали носы, приговаривали: "Мы - дети Науки, белая кость. А вы, не имеющие свободы, - серая кость. Вам на роду написано ходить у нас в узде". Рычаговских девок Головня поначалу хотел выдать замуж за своих парней, да передумал: к чему иметь в кумовьях рабов? Вместо этого раздал их всем желающим, чтобы использовали девок по своему разумению - кого в служанки, а кого - для ночных утех. Себе тоже взял девчонку - кареглазую и пугливую, как лисичка. Привёл, поставил перед женой: "Вот тебе помощница". Та придирчиво оглядела девку, спросила её: "Кожу-то мять умеешь?". Девчонка кивнула. Искра поджала губы: "Ладно, посмотрим, какова работница. Иди пока хлев почисть. Лопата у двери". Девчонка вышла, а Искра ворчливо спросила у мужа: "Ну и к чему мне эта возгря? Сама что ль не управлюсь?". Головня пожал плечами: "Надо ж куда-то девку пристроить. Не за дровами же посылать".
Так и осталась та в доме. Искра поначалу ворчала, недовольная чужим присутствием, но затем привыкла, перестала и внимание обращать на девку, будто та была приблудной собакой - бегает, машет хвостом, куска не лишает. А девка оказалась смышлёной и расторопной, иногда только втихомолку лила слёзы по погибшей матери и взятым в плен братьям. Искра однажды застала её с красными глазами, спросила: "Чего ревёшь?". Служанка закусила губу, колеблясь, потом бросилась в ноги хозяйке, умоляла смягчить участь пленников - получше их кормить да не держать целыми днями на морозе. Искра недоумённо воззрилась на неё, хотела гневно одёрнуть дерзкую, но растаяла. Женщин легко разжалобить - пусти слезу, и они готовы разрыдаться вместе с тобой. Так и Искра - положила ладони на плечи несчастной, сказала: "Я поговорю с вождём. Ступай".
Пошла к мужу, поведала об этом разговоре. Головня только отмахнулся: "У меня со своими забот хватает, чтобы ещё о чужих думать. Ты вон домом занимайся, за бабами следи. А с общиной я как-нибудь управлюсь". Жена только рот раскрыла. Таким Головню она ещё не видела. Бывало, ссорились, но он всегда первым шёл на примирение. А теперь что случилось? Может, разлюбил её? Или завёл кого на стороне? И сразу вспомнился шёпоток за спиной - подлый, лукавый - дескать, зачастил что-то вождь в женское жилище, так и норовит туда заглянуть; неспроста, видать! Даже и имя какой-то разлучницы звучало, Искра не запомнила - к чему забивать голову пустыми слухами? А теперь вот озадачилась: а ну как и впрямь бегает к какой-нибудь крале? Ему-то, вождю, теперь всё позволено, нет больше Отца, чтобы одёргивал, обличал, неусыпно стоял на страже нравов. Нынче всё можно: убивать, неволить, изменять. Сходить что ли самой к девкам, проверить, какая там вертихвостка Головню одурманила?