БЛАТНОЙ
Шрифт:
Я понял: он добрался до моего тайника (он единственный знал о нем!), и это взбесило меня окончательно.
— Что с тобой теперь делать?
– процедил я.
– Ну, что?
— Что хошь, - поник он, - прости…
— Ну, нет, - сказал я, - этого я не прощу! И ты не кореш мне больше, учти, скотина.
– Я задохнулся, глотнул воздух.
– Ладно. Потолкуем после. А сейчас я этим Хасаном сам займусь. Я им займусь!
Минуту спустя я уже был возле татарина; он сидел, держа в расставленных пальцах пиалу, прихлебывал чай
— Хочешь проверить талию?
– спросил он, скользнув по мне цепким, оценивающим взглядом.
— Хочу, - сказал я.
— Ну, приходи завтра.
— Нет, - сказал я, - сейчас.
— Но уже поздно. Игра кончена.
Я присел на корточки и взглянул в лицо его, в темные, узкие, убегающие зрачки.
— У меня к тебе особый счет. Имей это в виду, Хасан! Если ты сейчас со мной не сядешь…
Он помедлил в раздумье, отер платочком рот и шею, сказал, отставляя пиалу:
— Что ставишь?
— То, что на мне, - сказал я.
– Пиджак, брюки, сапоги… Все идет, вплоть до трусов!
— Ну, что ж, - кивнул он, - три партии. Согласен?
— Согласен, - проговорил я, дыша хрипло и коротко, - на все согласен! И учти: обыграю тебя - зарежу!
— А если проиграешь?
– дернул углом рта Хасан.
— Тогда душа с меня вон…
— Запомните, урки, его слова, - сказал Хасан, озираясь.
– Запомните!
Потом передал мне колоду. И коротко бросил:
— Мечи!
Ох, зачем я полез в эту игру? Затея моя была безнадежной, бессмысленной. Все, что я делал и говорил в этот вечер, все было до крайности нелепым. Я понимал это, но справиться с собой уже не мог. Я весь был во власти гнева. И ослепленный, задыхающийся, не заметил даже - когда и как кончилась последняя партия.
Вдруг стало тихо. Сгрудившиеся вокруг нас люди примолкли выжидающе. И тогда раздался высокий, скрипучий голос Хасана:
— Ваша карта бита! Позвольте получить!
Угрюмо - при общем молчании - снял я пиджак. Достал из-за голенища финский нож, положил его рядом, в траву, и начал стаскивать сапоги.
Хасан сейчас же сказал, указывая глазами на нож:
— Дай-ка сюда это перышко!
— Зачем?
– возразил я.
– С какой стати?
— Ты что, - удивился он, - забыл уговор?
Подняв лицо, обращаясь к толпе, Хасан проговорил с ухмылкой:
— Напомните, братцы, какие были условия?
— Да чего тут толковать-то?
– услужливо склонился кто-то, - условия ясные… Все - вплоть до трусов!
— Так, - кивнул татарин и посмотрел на меня пристально.
– Слышал?
— Слышал.
— Ну, так плати. Все плати! Полностью! Пощады тебе нет. Понял?
Делать было нечего; пришлось уплатить; я швырнул ему нож. Разделся медленно. Хасан сгреб в охапку одежду мою и белье - передал все это мальчикам и поднялся, потягиваясь, катая в зубах изжеванную папироску.
— Ну, вот, - сказал он, - вот и все дела… А теперь, братцы,
Он выплюнул окурок и зашагал во тьму. Толпа помаленьку рассеялась; кое-кто ушел вместе с Хасаном, другие отправились на вокзал.
В саду осталось несколько человек; сойдясь в кружок, они о чем-то беседовали негромко… Раздался взрыв хохота. Голос Кинто позвал из-за деревьев:
— Эй, Чума, как самочувствие? Может, что надо - скажи!
— Пошел, - яростно ответил я, - пошел от меня… Видеть никого из вас не хочу! Все вы тут, гады, прогнили. Вы же не воры - вы хасановские шестерки, челядь, порчаки!
Я долго так бранился, поносил без удержу блатных. Я чувствовал, что забалтываюсь, говорю лишнее, что ребята не простят мне этих слов. Чувствовал - и все же продолжал бушевать.
И в конце концов ребятам это надоело. Постояв, покурив в отдалении, они ушли, оставив меня одного.
— Чертов псих, - сказал на прощанье пожилой майданник по прозвищу Ботало, - не хошь по-доброму - хрен с тобой. Оставайся тут, сиди - в обезьяньем виде!
Когда в дебрях сада затихли его шаги, я как-то сразу остыл, успокоился и затосковал.
Я сидел у тлеющего костра, скорчившись, подтянув колени к подбородку. Лицо мне овевал едкий дым, а спине было зябко: по ней подирали мурашки. Мгла сгущалась, становилось все холоднее.
Белесоватый туман заваривался над прудом; оттуда тянуло знобящей сыростью, запахом тины и влажных трав.
Над кипящей листвой, над низкими кронами яблонь посверкивали крупные ледяные звезды. Красноватым пятном сквозил сквозь ветви щербатый месяц. И вдалеке, в предгорьях, слышался тягучий одинокий вой. Кто-то там томился и плакал в ночи, вероятно, шакал. А может быть, волк? И, глядя в зенит, в холодную бездну, мне тоже хотелось выть сейчас по-волчьи.
Я не знал, что мне делать, как быть? Добраться до дому в таком виде я не мог (мы жили с Кинто в центре города, у знакомого осетина). А сидеть и мерзнуть здесь нагишом было слишком уж обидно и глупо.
«Все глупо, - думал я, дрожа и ежась, - все у меня бездарно - и сама жизнь моя, и эта ситуация… На что я надеялся, бросая вызов Хасану? На то, что отыграю золотишко? Я же ведь не игрок, я не умею хитрить. Я просто - псих… И вот результат: вечно лезу в приключения и оказываюсь в дерьме».
И тогда я поклялся никогда не брать в руки карты. Никогда! Ни при каких обстоятельствах! И в подтверждение этого решил - при первой же возможности - выколоть на плече своем крестовый туз. На этой именно карте я срезался в игре с татарином.
Близкий явственный шорох в кустах вывел меня из задумчивости и заставил насторожиться.
Из зарослей выдвинулась смутная женская фигура - замерла в полумгле, на границе света и тени. Постояла там и шагнула к костру. И я увидел Королеву Марго.