Блаженные шуты (Блаженные)

Харрис Джоанн

Доля секунды, и сестры забыли про сон и усталость. Судя по чуть заметному шевелению, они поворачивали головы к Лемерлю. Я одна не потянулась к нему, как подсолнух к солнцу. Не отрывая взгляда от переплетенных пальцев, я услышала, как по мраморным плитам стучат его шаги, знакомые мне до боли. Почти уверена, что он, одетый в черную сутану, остановился у кафедры, одной рукой касаясь серебряного креста, который носил постоянно.

— Дети мои, Jam lucis orto sidere. Сейчас, когда взошла заря, молитвы к Богу вознесем.

Гимн я пела, не поднимая головы, каждое слово эхом отдавалось в сознании. Jam lucis orto sidere… «Но ведь Люцифер до падения тоже был зарей, утренней звездой, светлейшим из ангелов…» — подумала я и невольно взглянула на Лемерля.

Поздно, слишком поздно отвела я взгляд. Jam lucis orto sidere…

Лемерль смотрел прямо на меня и улыбался, точно прочел мои мысли. Эх, зря я глаза на него подняла!

Гимн закончился, началась проповедь. Словно издалека я слышала, как говорят о посте, о епитимье, но меня, замкнувшуюся в своем горе, это не занимало. Слова пчелами проносились мимо ушей — раскаяние, самолюбие, укрощение, смирение, епитимья. Для меня они не значили ровным светом ничего. Я думала о Флер: бедняжку разлучили даже с Мушкой. Я не успела ни носик ей вытереть, ни бант повязать.

Кш-ш! Сгинь! Пропади! Я сделала пальцами знак-рогатку. Хватит черных мыслей! Что бы ни задумал Лемерль, навсегда он здесь не останется. Пусть только уедет, и я разыщу Флер. А пока поиграю в его игру, все известные мне наговоры и заклинания использую, чтобы спасти от беды. Если по вине Лемерля с головы Флер упадет хоть волосок, я его убью. Он это понимает и станет беречь ее как зеницу ока. Ну, хотя бы временно.

Из плена мыслей меня вырвало какое-то движение. Поначалу я решила, что монахини, смиренно потупившись, по одной подходят причащаться. Кто-то из сестер стоял у алтаря на коленях — голова опущена, вимпл зажат в руке. Следом выстроилась целая очередь, по мере приближения сестры снимали вимплы. Я пристроилась в хвост вереницы: посчитав, что так нужно. Несколько шагов к кафедре, и я увидала «причастившихся». Дрожа, словно овцы, они напоминали сомнамбул и прятали глаза. В каждом лице читалось смятение. Тут в руке Лемерля блеснули ножницы, и я все поняла.

Обновление началось.

К кафедре подошла Альфонсина. Волосами она пожертвовала с готовностью — повиновение ей в радость! За ней стояла Антуана. Прежде без вимпла я ее не видела и сейчас восхитилась красотой густых черных волос. Блеснули Лемерлевы ножницы, и Антуана превратилась в обычную себя, полуживую бесцветную медузу. У нее задрожали губы — это Лемерль давал ей благословение.

— Сим отвергаю я суету мирскую во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Бедная Антуана! Какую суету она ведала в своей безрадостной, полной страха жизни, кроме кухни и кладовой? Ее красота мелькнула и погасла. Антуана стояла оторопевшая, волосы неровным ежиком торчали в разные стороны, глаза едва не вылезали из орбит, полные руки двигались в безостановочном парном танце, словно стосковались по привычному замешиванию теста.

Теперь Клемента. Она склонила голову, и льняные волосы блеснули в пламени свечей. Когда щелкнули ножницы, вскрикнула не она, а угрюмая молчунья Жермена. Клемента лишь обожгла Лемерля взглядом. Остриженная, она казалась моложе — не монахиня, а блудница с мальчишеским лицом.

Увы, к суете мирской причислялись не только волосы. Старуха Розамунда наполовину плешивая, но ее все равно остригли, а потом… Я видела, с какой неохотой она сняла с шеи золотой крестик. Розамунда что-то прошамкала, только слов я не разобрала. Вот она отступила от кафедры и, подслеповато щурясь, обвела часовню взглядом. Казалось, она не может кого-то найти. Теперь Перетта. Юную дикарку остригать не требовалось. Угрюмая и недовольная, она рассталась со своими сокровищами. Одно название, а не сокровища: ленточка, блестящий камушек, яркий лоскуток — невинные безделицы, дорогие лишь детской душе. Как же Перетта не хотела отдавать эмалевый образок. Она сжала его в кулачке, но сестра Маргарита заметила, и подвеску тоже забрали. Перетта зло оскалилась на обидчицу, но та надменно отвела взгляд. Краем глаза я увидела, что Лемерль едва сдерживает смех.

Теперь моя очередь. Я безучастно смотрела в пол, а мои яркие волосы прядь за прядью падали на кучу трофеев. Ни стыда, ни злости я не чувствовала — лишь обжигающее прикосновение пальцев Лемерля. Вот он разобрал пряди на затылке и ловко обрезал одну за другой. Лемерль действовал так проворно, что никто не заметил, как он прижал палец к моей мочке и погладил шею.

Казалось, со мной говорят двое; один громко и четко читает Benedictus [20] ,

другой торопливо, едва шевеля губами, нашептывает:

20

Раздел католической мессы между Sanctus и Agnus Dei. Полный текст: Benedictus, qui venit in nomine Domini, т. е. «Благословен грядуший во имя Господне». Источник — Евангелие от Луки 1:68 — 1:80.

— Dominus vobiscum! [21] Жюльетта, ты меня избегаешь. Agnus Dei [22] , неразумное решение, qui tollis peccata mundi, нам нужно поговорить, misere nobis. Могу помочь.

Надеюсь, мой взгляд выражал только ненависть.

— O felix culpa, в гневе ты прелестна. Quae talem ac tanctum [23] , жду тебя в исповедальне, meruit habere Redemptorem, завтра после вечери.

Так все закончилось, и я отступила от кафедры. Голова кружилась, сердце бешено стучало, призраки его пальцев крыльями огненных мотыльков трепетали у моего затылка.

21

Господь с тобой! (лат.).

22

Agnus Dei (лат.), Агнец Божий — заключительная часть мессы. Источник: Евангелие от Иоанна 1:29. Слова Иоанна Крестителя, обращенные к Иисусу Христу: Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis — «Агнец Божий, берущий на себя прегрешения мира, помилуй нас».

23

Из пасхальной вигилии. Цитата приписывается святому Августину Блаженному. Полный текст: O felix culpa, quae talem ac tanctum meruit hab'ere Redempt'orem! (лат.) — «О счастливая вина, которая сподобилась иметь Такого Искупителя!».

После мессы мы, шестьдесят пять сестер, расселись по местам, остриженные и присмиревшие. У меня до сих пор пылали щеки, а сердце бешено стучало, но я сдерживалась, как могла, — опустила глаза долу. Розамунде и другим старухам велели сменить привычный кишнот на крахмальный вимпл, обожаемый новой настоятельницей, и в полумраке они напоминали стаю чаек. У нас отняли все, что позволяла мать Мария, — безделушки, ожерелья, кольца и даже безобидные тесемки да ленточки. «Суета мирская что золотое кольцо в носу у свиньи [24] , — сурово напомнил нам Лемерль, — а вы, дети мои, не устояли пред соблазном. Бернардинский крест на рясе — вот достойнейшее из украшений», — вещал он, а его серебряное распятье блестело, как злорадный глаз.

24

«Книга притчей Соломоновых» 11:22.

После общего благословения и молитвы о прощении, которую я бормотала вместе со всеми, поднялась мать Изабелла.

— Эта перемена — первая из многих, мною задуманных, — начала она. — Сегодняшний день посвятим посту и молитвам о благополучии нашей завтрашней миссии. — Мать Изабелла выдержала паузу, вероятно, чтобы оценить нашу реакцию. — Мы должны выполнить великую миссию — захоронить останки моей предшественницы там, где ей надлежит упокоиться, — в монастырском склепе.

— Но ведь мы… — невольно вырвалось у меня.

— В чем дело, сестра Августа? — осведомилась юная настоятельница, смерив меня презрительным взглядом.

— Простите, ma m`ere, зря я заговорила. Мать Мария была… скромной и не жаловала… пышных обрядов. Мы похоронили ее так, как, думается, хотелось ей самой. Не милосерднее ли оставить ее прах в покое?

Мать Изабелла аж кулачки сжала.

— Так милосерднее бросить усопшую неизвестно где? Вы же в огороде ее закопали! Как вы могли? Что на вас нашло?

Спорить без толку.

— Тогда мы думали, что поступаем правильно, — просто ответила я. — А теперь ясно, что ошибались.