Блеск чужих созвездий. Часть 2

Доброхотова Мария

— Там, за дверью, я приготовила женские принадлежности для умывания, как велел Мангон, — Жамардин, казалось, чувствовала себя неуютно. — О водопроводе во всей гостинице я пока только мечтаю, горячая вода есть в ванных на первом этаже, а в комнате пока придется довольствоваться кувшином. Я выброшу эту одежду, взамен принесут приличное платье.

— Нет! — резче, чем следовало бы, запротестовала Таня. — Не нужно, я не хочу платье, я хочу штаны.

— Гулять по Илибургу с обтянутыми брюками ногами не безопасно, — раздраженно ответила хозяйка гостиницы. — Хотя чего я удивляюсь, от друзей Мангона всего можно ожидать.

Таня прошлась по комнате, заглянула за дверь, в ту часть, что отводилась ей. Она могла ночевать отдельно, не стесненная обществом Мангона, но при этом никто

бы не прошел к ней мимо дракона.

— Это все он придумал? — спросила Таня, имея в виду приготовленную комнату.

— Да, необычная предусмотрительность с его стороны. И забота. Такого в последнее время от него не дождешься, — со странной смесью грусти и злости ответила Жамардин.

— Раньше он был другой?

— О да. Мой “Черный дракон” существуют только благодаря ему, — женщина с нежностью разгладила несуществующие складки на покрывале. — Он раньше часто приходил ко мне, веселый и храбрый, а потом его отец умер и он стал Мангоном. С тех пор меня навещал только напыщенный дворянин, драконий кардинал. И вот вчера Тень снова появился на моем пороге, и я не могла отказать ему ни в одной его просьбе, — она посмотрела на Таню, и в ее глазах читалась сильная тревога.

— Думаете, он не вернется?

Жамардин опустила голову.

— Он сказал, что у него не осталось сил оборачиваться, что он может погибнуть от пули, если не решится перекинуться в дракона, а если решится, то останется им навсегда. И я спросила, ради кого он так рискует.

— И что он сказал?

Хозяйка посмотрела на Таню прямо и немного отчаянно.

— Сказал, что ради себя. Что ты можешь спасти ему жизнь. Но дело не в этом, потому что передо мной был Тень, а уж его-то я знаю.

Жамардин смотрела на Таню так, будто она была в чем-то бесконечно виновата, а сама Таня почувствовала, как сердце забилось чаще, и в животе стало теплее. От крайнего чувства неловкости спас Дор, который возник в дверном проеме на удивление бесшумно, словно гигантская тень.

— Я ванну налил, как вы и просили, — пробасил он. — Можно я пойду сторожить дом от отребья? Я это умею намного лучше.

— Конечно, Дор. Спасибо за помощь, — Жамардин погладила его по огромной руке, и в ее движениях сохранились грация и милая жеманность. Вероятно, в молодости она была той еще кокеткой, и Таня удивилась, что это открытие стало ей неприятно. Вероятно, их связывало с Адрианом что-то большее, нежели “Черный дракон”, и ее это ни коим образом не касалось, скорее всего, тогда ее и на свете не было, но она вдруг снова с особой остротой почувствовала себя лишней в этом мире и этой истории, где всех связывали невидимые узы, а она металась, словно шарик от пинг-понга, между людьми и чужими комнатами, слишком молодая, слишком глупая и до отчаяния одинокая.

— Ну что же ты стоишь? — обернулась Жамардин, спугнув грустные мысли. — Беги скорее в ванную и смой с себя следы пребывания в темнице. Ты милая девочка, и вонь заключенного тебе не идет.

Ванная комната была настолько большой, что напомнила о доме Амина. Но если там Таня купалась в роскошной ванне с видом на небоскребы Илибурга, то в “Черном драконе” была скорее общественная помывочная. Здесь был небольшой предбанник, где можно было переодеться или посидеть на скамейке, дожидаясь своей очереди, а за дверью располагалось целых три купальни, разделенные ширмами. К ним прямо по полу были проведены латунные трубы, очевидно, что Жамардин не решилась на капитальный ремонт ради центрального водоснабжения. Здесь было очень гулко и полутемно, горела одна твераневая лампа на столике. Одна из ванн оказалась наполнена обжигающе горячей водой. То ли Дор хотел ей за что-то досадить, то ли у него была настолько дубовая кожа, что она его спасала даже от таких высоких температур. Таня встала в ванне и замерла: вода была горячей настолько, что еще чуть-чуть и невозможно было бы терпеть. Кожа стоп постепенно стала красной, но Таня, сжав зубы, все равно медленно села, ощущая, как пар обжигает кожу. Некоторым людям не нужны суды и палачи, чтобы вынести себе приговор и примерно наказывать себя раз за разом. Глубоко в душе Таня была уверена, что виновна по всем статьям и не достойна ни

теплой постели, ни этой ванной, и только боль могла помочь искупить ей ее греховное удовольствие от удовлетворения элементарных человеческих потребностей. У ее друзей, оставшихся в темнице Свирла, не было и того, и погружаясь под воду с головой, Таня клялась первым делом заняться их спасением.

Вода, не воспетая только ленивой мифологией, вопреки даже самому искреннему желанию страдать, смывала боль и тревоги. Как бы Тани ни жаждала ненавидеть себя, она вылезла из ванной горячей, мягкой, уставшей девушкой, которая мечтала о стакане какао и теплой постели. Нет, тяжесть с сердца не осталась в мыльной воде, свои камни Таня все еще продолжала носить при себе, но делать это стало чуточку легче.

В комнату она возвращалась по пустым коридорам. На столе ее ждал легкий перекус и молоко с травами, она с благодарностью съела булочку с джемом, глядя, как постепенно светлеет небо, где ночь снова проиграла заре. Потом она, как была, в халате, забралась в кровать, которая принадлежала Мангону, и крепко уснула.

Проспала Таня до следующего вечера и проснулась вполне отдохнувшей и готовой к мести и подвигам во имя друзей. Другой цели у нее не было, она не понимала, зачем ей еще жить в этом мире и куда идти.

— Тебе не обязательно искать смерти, — говорила Жамардин, которая неожиданно решила составить тане компанию за ужином. Они сидели в небольшой столовой на первом этаже, где круглые столики были покрыты белоснежными скатертями и на них стояли вазы с цветами. В столовой оказался еще один мужчина, который баловал себя поздним бокалом виски, но прочие постояльцы уже поужинали и разошлись по номерам. На столе, за которым ужинали Таня с хозяйкой гостиницы, горели свечи, настоящие, а не эти “твераневые ублюдки”, как называла их Жамардин. Таня снова пошла на компромисс с собой и надела платье, которое предложила ей хозяйка. Вопреки обыкновению, она даже смогла вынести свое отражение в зеркале, наверное, потому что платье было элегантным и очень сдержанным, без раздражающих бантов и рюшей.

— Я не ищу смерти, — возражала Таня, — я дала слово. И потом, я не знаю, что мне еще делать.

— Оставайся у меня, — предложила Жамардин. — Думаю, Адриан хотел бы, чтобы я о тебе позаботилась, а мне не помешает помощница.

— Не думаю, что вам нужна такая проблема. Боль везде, где я есть.

— Хах, милая, ты слишком высокого о себе мнения, — рассмеялась хозяйка. — Боль просто везде, и ей нет до тебя никакого дела. Ты родилась на свет и обречена страдать, пока Матерь не заберет тебя и ты не обретешь покой.

— Говорите не весело, — сказала Таня, намазывая гусиный паштет на ломоть хлеба.

Жамардин посмотрела на нее долгим взглядом, будто оценивая, и вдруг спросила:

— Сколько мне, по-твоему, лет?

Таня замерла с бутербродом в руке. Наверное, тут был какой-то подвох, хозяйка вообще вела себя так, будто за каждым ее словом кроется десяток смыслов, в которых не было никакого шанса разобраться, но Таня была слишком прямолинейна для всех этих игр.

— Пять десятков и два, — пожала она плечами.

— Ты странно изъясняешься, но при этом умудряешься льстить, — усмехнулась Жамардин, покачивая в руках бокал вина. Она явно была польщена. Бутылка на столе почти опустела, и глаза женщины весело блестели. — Пятьдесят два, значит? Мне шестьдесят один.

— О, хорошо смотритесь! — бесхитростно заявила Таня, чем вызвала еще одну искреннюю улыбку.

— Спасибо. Но моя жизнь позади, и в ней мало было хорошего, — она задумалась, пригубив вина. — Знаешь, ведь у нас с мужем была таверна. “Белая лошадь”. Тогда не было всех этих мобилей, и считалось, что белые кони приносят удачу. Мне наша лошадь принесла только боль. Оказалось, что муж мне изменяет, я узнала и потребовала прекратить встречи с другой женщиной. Любовница, услышав это, в приступе ревности подожгла таверну. Ночью. Муж сгорел, а я спаслась, выпрыгнув из окна мансарды, где была наша спальня. Тот вечер до сих пор иногда мне снится, и его крики, и почерневшая кожа, и то, как я смотрю из окна, а земля все отдаляется, отдаляется, и я понимаю, что если прыгну, то никогда не долечу до земли.