Блеск и нищета шпионажа

Любимов Михаил Петрович

Недавно назначенный директор ЦРУ, пришедший из президентской команды, страдал комплексом неполноценности: ему казалось, что все сотрудники относятся к нему со снисхождением как к непрофессионалу и бледной личности, маячившей на задворках президентской компании. Поэтому он стремился выглядеть суровее, чем был на самом деле, удерживался от привычных улыбок и слишком часто устремлял взор к небу, изображая бешеную работу мысли. Он сдвинул брови, насупился, внимательно прочитал шифровку о смерти Соколянского и поднял глаза на сидевшего напротив Оливера Уэста.

— Чья эта информация?

— «Гулага» (Уэст читал Солженицына). — И разъяснил: — Начальника американского отдела КГБ Карцева.

— Ах да, помню! (Все шефы делают вид, что все помнят.) А он знал, что покойный был нашим агентом?

— Конечно нет.

Уэст

подумал, что, с одной стороны, конечно, ужасно, когда руководители приходят в ЦРУ со стороны, — вот и этот чудак считает, что агенты только и делают, что перемывают друг другу косточки. Еще смешнее предполагать, что ЦРУ — это огромный караван-сарай, где сотрудники знают друг друга, жен и даже любовниц. С другой стороны, если начальство нетрудно провести на мякине, то легче живется и работается и никто не сует длинный нос в специфику, доступную лишь посвященным рыцарям.

Внезапная смерть Соколянского насторожила Уэста. Конечно, люди, увы, отдают концы каждый день. Конечно, Руслановский клялся, что ни с одного выданного агента не упадет и волос. Конечно, иногда возникают обстоятельства, которые не в силах преодолеть ни одна секретная служба, конечно, конечно, но все же, но все же… Душу томили подозрения, или, как говорят холодные англосаксы, запахло крысой. Он уже отправил шифровку в московскую резидентуру, дабы выяснили через «Гулага» обстоятельства кончины Соколянского, и даже получил ответ, что агент ушел в отпуск, он уже отправил еще одну телеграмму с указанием подключить к проверке другие источники, он уже все сделал, а дилетант-директор бродил по кабинету и глубокомысленно долдонил прописные истины.

— Не нравится мне эта смерть, Оливер (интересно, а кому нравится, вот идиот!). Хотя смерть всегда дышит в затылок любому из нас («нас», уже примкнул, ох уж эти дебилы из Техаса! Владел бензоколонками, учился с президентом в школе…). Недаром Киплинг писал: «Мы для других услуг, мы знамя несем в чехле, нам черед, — коль смерть разбушуется вдруг, — на фронте по всей земле. Смерть — наш генерал!» Вы читали «Марш шпионов», Оливер?

— К сожалению, нет, сэр, — ответил Уэст, тут же загоревшийся ненавистью к эрудиту, который на самом деле был полным невеждой и перед общением с людьми специально просматривал словарь с цитатами. Киплинг в Техасе, дивная история, вряд ли этот хлыщ прочитал даже «Маугли».

— Смерть в шпионаже вообще занимает меня мало, — добавил он.

— Почему же? (Не унимается, идиот.)

— Смерть — это следствие наших ошибок. А когда нет ошибок, то нам делает подножку проклятый случай.

Тут имелся шанс блеснуть на ниве философии — ведь Уэст в Принстоне специализировался по Сантаяне и попутно кое-что усек у киников, Платона, Гегеля и Канта. Однако ему не захотелось метать бисер, он промолчал, хотя было уже поздно.

— Что вы имеете в виду? — заинтересовался бывший владелец бензоколонки в Далласе.

— Все, что угодно. Например, вчера мой коллега поскользнулся на лестнице, упал, сломал руку и угодил в больницу. Допустим, он был советским агентом и при нем были секретные документы, которые запрещено выносить с работы. Или случай из истории: у агента КГБ, сотрудника Форин офиса Дональда Маклина при переходе через улицу раскрылся атташе-кейс, набитый секретными документами, которые он тащил для передачи своему советскому куратору. Рядом оказался полицейский.

Это очень заинтересовало директора.

— И что?

— Да ничего! Помог ему их подобрать. Допустим, что вместо полицейского был бы сотрудник контрразведки. Тогда Маклину — хана! Случай играет миром, проклятый случай!

Директор распахнул очи, затрепыхался от удивления, выслушал сентенцию о том, что все люди — это пылинки в грохочущем хаосе, однако повелел, к огорчению Уэста, неожиданно мудро: создать комиссию для расследования причин гибели Соколянского, допуская, что КГБ инсценировал смерть, перевербовал агента и затеял с ЦРУ сложную игру.

Бывший хозяин бензина отличался не меньшей подозрительностью, чем Катков, причем виною этому был отец-лавочник, которого не раз обкрадывали. В результате он возненавидел не только соседей, но и весь мир, не спал ночами, устраивая засады у лавки, но так никого и не схватил за руку, что сделало его еще более нетерпимым и подозрительным. Все это было совершенно некстати: совсем недавно в ЦРУ закончился

кошмар, продолжавшийся лет десять, и все из-за психоза начальника контрразведывательного управления ЦРУ Джека Энглтона, помешавшегося на идее, что вся служба пронизана «кротами» КГБ. А ведь начитанный был человек, разводил орхидеи и понимал в них толк (один из лучших экспертов в мире), увлекался рыбалкой (опускал на дно озера бутылки с виски, запеленатые в пластик, этим экономил время, не надо было возвращаться домой), боготворил Томаса Стернза Элиота и, говоря о разведке, определял ее словами поэта: «wilderness of mirrors» (непереводимо, но означает дикое поле зеркальных отражений). Отменно играл в гольф и был хорошим парнем. Чокнулся на перебежчике КГБ, тоже психопате. Тольке Голицыне, прожектере, который затаил зуб на систему еще с юности: предложил план реорганизации всего КГБ, идею подхватил дурачок Ворошилов, подсказал резко поднять Толю по должности за здоровую инициативу, однако напоролся на гнев Берия, тут же скомпрометировавшего план у Иосифа Виссарионовича. После этого Голицын долго катился вниз, пока не решил завербоваться и компенсировать свое падение красивой карьерой у американцев. Деранул в Хельсинки, доставлен был самолетом в Лэнгли и там предстал пред светлыми очами Джека. Именно Голицын безапелляционно провел мысль, что КГБ правит миром и сидит под каждой кроватью. КГБ роет в каждом правительстве, в каждом доме, все заявления советских лидеров о мирном сосуществовании — всего лишь блеф, придуманный КГБ. В ЦРУ и других западных разведках у КГБ мириады агентов, крутящих судьбами организаций. Даже перебежчики, все перебежчики (кроме самого Голицына), засланы КГБ, дабы глубоко окопаться и так наблудить, что сам черт ногу сломит. Два безумных поля соединились, и Энглтон начал перетряхивать ЦРУ и ловить «кротов». Пострадали многие, совершенно невинные, абсолютно честные, преданные делу. Все ЦРУ десять лет стояло на ушах, кое-кто повесился, атмосфера в управлении создалась невыносимая, положение спасло время: так никого и не поймали, разобрались, что Голицын — маньяк.

И вот новый директор с новыми подозрениями… Уэст не беспокоился, что его разоблачат (попробуй разоблачить начальника русского отдела, у которого в руках все приводные ремни!), но общий настрой директора его раздражал — в разведке надо верить людям, иначе нельзя.

Москва тем временем не дремала. На Хорошевском шоссе, где размещалось Главное разведывательное управление Генерального штаба, шли приготовления к важной операции. Начальника ГРУ, генерал-полковника Мерецкова, в курс дела не ввели, разговор о предательстве шел на уровне шефов КГБ и Министерства обороны. Неясность и неопределенность порождали дикие догадки и гипотезы, вплоть до грядущего назначения генерала Панченко на пост заместителя министра, однако начальник ГРУ действовал четко по приказу и довел до Панченко суть инструкций свыше.

— Очень важное дело, Сергей Сергеевич, тебе нужно сегодня же вечером вылететь в Куйбышев. Там завтра утром сдают в эксплуатацию новый истребитель, надо присутствовать. Более того, тебе поручается возглавить группу, которая будет контролировать доработку в течение полугода. Так что оформляй длительную командировку. По всем вопросам звони лично мне. Кстати, мы тебя представили на генерал-лейтенанта.

— Благодарю за доверие, — сказал несколько удивленный таким оборотом Панченко, возвратился к себе в кабинет и приступил к передаче дел заместителю. Закончив работу, генерал вышел из здания, уселся в машину и по дороге заехал в гастроном, черкнув красным мелком по входной двери и купив попутно килограмм одесской колбасы. В тот же день магазин посетила жена американского консула, на мгновенье впитав своими красивыми черными глазами красный сигнал, из магазина она направилась на Петровку, зашла в подъезд поправить чулок и вынула из-за батареи контейнер, который успел заложить генерал. Поздно вечером в ЦРУ уже летела шифровка о переводе Панченко (он же Джером) в город на Волге. Американский резидент в Москве адресовал ее непосредственно директору ЦРУ, ибо отношения с Уэстом у него давно зашли в тупик, они конфликтовали по всем вопросам. Телеграмма ввела подозрительного шефа в тяжелый транс, и он тут же вызвал к себе заместителя и друга (притащил с собою из Техаса) Ричарда Холмса, спортивного вида мужчину лет сорока, героя из американской мечты с волевым подбородком и белоснежной улыбкой.