Блеск

Годберзен Анна

К четырем часам Элизабет достаточно утомилась, поскольку встала на рассвете, чтобы проследить за расстановкой антикварных диванов в гостиной и растопкой очага на кухне, чтобы леди, зашедшим поздравить её с новосельем, подали приемлемый чай. Среди её гостей были Агнес Джонс, перевернувшая весь фарфор в поисках подлинных клейм, и заскочившая к подруге по пути за покупками Пенелопа Шунмейкер, с которой Элизабет на публике поддерживала видимость дружбы. Они мило побеседовали, но Элизабет облегченно вздохнула, когда гостьи ушли. Ребенок вел себя беспокойно, а сделать предстояло ещё очень многое.

Особняк был обустроен не так, как дом номер семнадцать в парке Грэмерси, где Элизабет

провела первые восемнадцать лет жизни. По одну сторону от главного входа располагалась большая гостиная с окнами от пола до потолка, а по другую — обеденная зала примерно тех же размеров. В заднем крыле дома находилась гостиная поменьше, рядом с которой размещалась кухня и другие помещения, которыми пользовались только слуги. Вестибюль был достаточно велик, чтобы достойно встречать гостей, но не претендовал на подобие приемной королевского дворца, как в некоторых крикливых новых особняках. У северной стены возвышалась лестница, ведущая на второй этаж, где выгодно расположились спальни, с открытыми дверями превращавшиеся в приемные. Элизабет очень нравился дом; простая прогулка по нему приводила её к мысли, что она сделала всё правильно для ребенка и своего любимого Уилла.

Именно этот неизбежный факт — что она никогда не забывала об Уилле, настоящем отце ребенка, — мешал ей лечь на один из новеньких диванов в гостиной или обрамленную рюшами кровать в спальне наверху. Хотя Пенелопа вела себя мило во время чайной церемонии, Элизабет чувствовала, что миссис Шунмейкер помнит недомогания старой подруги во время зимней поездки во Флориду, когда Элизабет только начала понимать, что с ней происходит. Она подозревала, что молодая миссис Шунмейкер сомневается в том, кто отец ребенка, а подобные слухи недостойны любого мужчины, в особенности того, кто так примерно заботится о жене. А Сноуден неустанно опекал Элизабет. Доказательства этого окружали её со всех сторон: крепкие стены, обитые чёрными кожаными панелями и обшитые полированной березой.

Чувство вины в сочетании с присущей Элизабет любовью к порядку, призвало её подняться по лестнице в комнату, превращенную в кабинет супруга. Это помещение находилось в заднем крыле, где Сноудена меньше тревожили бы слуги, доносящийся с улицы шум и предстоящие вскоре крики младенца. В кружевной блузе с высоким воротом и черной полотняной юбке Элизабет робко вошла в кабинет мужа, поскольку остро чувствовала, что Сноуден считал его укромным уголком. Но Элизабет воспитали трудолюбивой. Мужчина, чье предложение руки и сердца спасло её и ребенка, заслужил насладиться плодами способностей своей жены.

— Могу ли я помочь вам, миссис Кэрнс?

Домоправительница, миссис Шмидт, требовательная вдова средних лет, чей покойный муж много лет служил у Сноудена, возникла за спиной Элизабет и теперь маячила в дверях. Она казалась немного недовольной тем, что хозяйка дома осматривает свои владения.

— Мистер Кэрнс приказал мне присматривать, чтобы вы не переутомлялись, поэтому, пока он в отъезде, я должна следить, чтобы вы получали всё, что захотите…

Хозяйка дома положила руку на выпирающий живот и попыталась сердечно улыбнуться. За исключением Лины Броуд, её горничной времен девичества, с которой Элизабет рассталась при чрезвычайных обстоятельствах, у бывшей мисс Холланд всегда получалось находить общий язык с прислугой. Но на миссис Шмидт доброта Элизабет никак не влияла, и обеим женщинам ещё предстояло научиться непринужденно общаться друг с другом.

— Нет, всё нормально, но спасибо вам. — Когда домоправительница не сдвинулась с места, Элизабет добавила почти извиняющимся тоном: — Я хотела сама навести порядок в кабинете мистера Кэрнса.

— Конечно, — ответила

миссис Шмидт, хотя всё ещё колебалась, пока Элизабет не отпустила её уверенным движением подбородка.

Когда миссис Шмидт ушла, Элизабет принялась раскладывать ручки и бумаги на большом столе мужа и приводить в порядок статуэтки. Она обдумывала, от скольких развешанных по стенам чучел она сумеет убедить Сноудена избавиться. Хотя Сноуден и любил охотиться, а она не хотела лишать его этого удовольствия, все же Элизабет чувствовала, что ее долг как жены дать ему возможность воспользоваться ее хорошим вкусом. А охотничьим трофеям, по её мнению, не место в столь изысканном доме. Когда комната наконец приобрела ухоженный вид, Элизабет повернулась к коробке с бумагами, нуждающимися в сортировке.

Рутинные хлопоты по дому успокоили Элизабет, но душевное равновесие испарилась, когда, осторожно сложив банковские отчеты и деловые бумаги в ящики стола, она заметила своё девичье имя, под которым жила восемнадцать лет. И не только его, поскольку рядом было написано имя, которое она произносила про себя каждую ночь перед тем как уснуть, которое всё ещё считала своим. Её карие глаза округлились.

К документу было прикреплено письмо Стэнли Бреннану, когда-то служившему бухгалтером её семьи, и часть, привлекшая внимание Элизабет, звучала так: «Позаботьтесь о том, чтобы калифорнийский прииск был должным образом передан в немедленное совместное владение Элизабет Адоре Холланд и Уильяму Келлеру». Письмо было подписано её покойным отцом за неделю до его смерти и отправлено с Юкона. Сердце Элизабет забилось, а на глазах выступили слезы, мешая читать. Но она продолжала смотреть на листок. Даже вид имени Уилла вызывал в памяти его образ в новом коричневом костюме в день их свадьбы, последний радостный день в её жизни. Прошло несколько минут, прежде чем Элизабет смогла собраться с духом и дочитать до конца, узнав в итоге, что бумага в её руках являлась дарственной на хорошо знакомую ей землю.

Она никак не могла понять, почему отец захотел поставить их с Уиллом имена рядом в любом документе, в особенности относящемся к земле, на которой они в самом деле довольно счастливо жили далеко отсюда, в Калифорнии. Она знала, мистер Холланд говорил Уиллу, что эти земли могли оказаться весьма доходными, но то, что они были собственностью отца и перешли к старшей дочери и бывшему слуге, ввергло её в смятение.

Элизабет с трудом поднялась на ноги и как могла быстро спустилась по лестнице в поисках миссис Шмидт.

— Мистер Кэрнс говорил, когда вернется? — потребовала она ответа, едва широкое лицо домоправительницы показалось в вестибюле внизу. Элизабет вцепилась в перила, чтобы удержать равновесие. Снизу её расплывшееся тело казалось огромным.

— Думаю, с минуты на минуту… — Домоправительница вытирала руки тряпкой. — Чем я могу вам помочь, миссис?

— Пожалуйста, когда он вернется, скажите ему, что я в гостиной на втором этаже. — Она прикрыла рот ладонью и попыталась унять головокружение. — Скажите, что я должна немедленно с ним поговорить.

Элизабет не знала, как долго прождала. То ли часа не прошло, то ли минуло несколько часов, когда она очнулась от сна в кресле-качалке в соседней с её спальней гостиной, и почувствовала, как бьется сердце от воспоминаний. Они нахлынули, как потоп, и то выбрасывали её на сухую землю, то вновь уносили бурным потоком. Одно время она была там — слегка загоревшая и согретая солнцем, готовила ужин Уиллу, пока он искал нефть, которая принесет им богатство, а в следующую секунду оказывалась на перроне Центрального вокзала, и в её ушах звучал жуткий грохот выстрелов, а желудок выворачивался наизнанку от запаха крови.