Блиц-концерт в Челси

Фавьелл Фрэнсис

Кэтлин, вдова морского офицера, и я, выросшая в Плимуте на побережье Ла-Манша, были потрясены до глубины души. На следующий день бабушка с Парадиз-Уок стояла на набережной Темзы, с тревогой наблюдая за ползущими по реке баржами. «Кто-то должен сопровождать торговые суда, – сказала пожилая леди, щуря свои по-стариковски блеклые глаза. – Никто даже не присмотрит за ними, – она напряженно сканировала взглядом поверхность воды, словно ожидая, что в любой момент посреди Темзы вынырнет вражеская подлодка. Кэтлин решила отправить Пенти к родственникам в деревню. Теперь, когда началась война, младшая дочь стала предметом дополнительного беспокойства и для матери, и для ее старшей сестры.

В середине октября начались концерты в Национальной галерее. Все экспонаты были эвакуированы, и опустевшие залы музея превратились в весьма оригинальные концертные

площадки. Я пошла на один из первых, который давала Джелли д’Араньи, и устроилась прямо на полу среди остальной довольно разношерстной публики, собравшейся послушать известную скрипачку. Я с интересом наблюдала за суровыми на вид военными, которые, примостившись на хрупких позолоченных стульях, были полностью поглощены музыкой. Те, кому достались раскладные брезентовые кресла, казалось, чувствовали себя в них неловко. Пол оставался для тех, кто не сумел найти сидячие места. Но никто не жаловался: музыка была настолько завораживающей, что это просто не имело значения.

После падения Варшавы по всей Англии вновь прошли масштабные учения служб гражданской обороны. Мы в Челси тоже не стали исключением. Кроме того, нас всех обязали посетить лекцию по правилам поведения во время газовой атаки. Правительство сообщало, что индивидуальные бомбоубежища теперь можно купить по цене 7 фунтов за штуку, в стоимость была включена доставка, но не сборка. Многие обитатели Челси устанавливали у себя на заднем дворе либо в палисаднике перед домом сооружение из гофрированного железа, получившее название «убежище Андерсона» в честь сэра Джона Андерсона, главного спонсора проекта. Конструкцию вкапывали в почву, сверху присыпали землей и маскировали дерном. По воскресеньям частенько можно было видеть мужчин, которые помогали соседям «поставить Андерсона». После гибели линкора «Ройял Оук» мы уже не были так уверены, что немецкие бомбардировщики не появятся в небе над Англией.

Глава четвертая

Самые заметные перемены, последовавшие после объявления войны, произошли в отношениях между людьми. Опустившийся занавес цензуры отсек связь с теми, кто находился за границей: телефонные контакты прервались мгновенно, письма, над которыми поработали цензоры, часто выглядели совершенно бессмысленными. В близком круге друзей также возникало скрытое недоверие и настороженность к любому, в ком была хоть капля «иностранной» крови. «Ты не чистокровный британец, я не знаю, каковы твои истинные чувства и кому ты симпатизируешь на самом деле, поэтому мне следует быть осмотрительным» – таков был основной ход мысли. Особенно ярко это проявлялось среди тех, кто работал в государственных ведомствах, и эти же люди вскоре оказались во главе различных комитетов и комиссий. Таким образом, множество иностранцев, всю жизнь проживших в Британии, вдруг почувствовали себя чужаками, столкнувшись с подозрительностью даже со стороны тех, кто знал их многие годы.

Кое-кто из моих знакомых не сумел найти в себе достаточно сил, чтобы выдержать натиск войны, и незаметно покинул страну. Они уезжали тихо, не попрощавшись, и лишь впоследствии писали, что находятся в Америке или Канаде – в зависимости от обстоятельств. Их поступок лишний раз доказывал, что нам не дано знать другого до конца, даже если это наш самый близкий друг. Мы можем думать и предполагать одно, а чрезвычайная ситуация покажет совершенно обратное. Немцы, австрийцы, чехи – все они работали вместе с нами, все хотели внести свой вклад в общее дело. Однажды я познакомилась с очаровательной женщиной, голландкой по национальности, вдовой титулованного немецкого ученого, беженца из Германии. Я ходила обедать в прекрасную служебную столовую, которая находилась в городской ратуше Челси. Дженни – так она обычно представлялась, поскольку ее голландское имя было труднопроизносимым, – работала там официанткой. Однажды Дженни поделилась со мной своими переживаниями: горе, вызванное недавней потерей мужа, усугубилось чувством отверженности, которое возникло у нее из-за воинственного настроя британцев. Поскольку я некоторое время жила в Нидерландах и свободно говорила по-голландски, мы подружились. Пока муж Дженни был жив, они много путешествовали, хотя из-за его еврейского происхождения отношение к нему на родине было не самым доброжелательным. Хорошо образованная и начитанная Дженни, несмотря на переживания, оставалась на удивление спокойной и уравновешенной, в отличие от Рут, которая буквально сходила с ума от одного упоминания о нацистах.

Дженни довольно давно

покинула Голландию, дома никого из родных у нее осталось, поэтому после смерти мужа женщина решила осесть в Англии – стране, давшей им политическое убежище. Очень скоро Дженни стала частым гостем у меня на Чейн-Плейс. Кумари – другая моя любимая подруга родом из Индии – записалась в отряд первой медицинской помощи, а ее брат Индай решил поступить в одно из подразделений Королевских ВВС. Так или иначе, большинство моих друзей сразу же оказались вовлечены в волонтерскую работу, поскольку весь минувший год после событий в Мюнхене они проходили подготовку в различных службах гражданской обороны.

Трудно сосредоточиться на живописи, когда вокруг происходит столько политических потрясений. Однако минули первые месяцы войны, и рутина начала брать свое. Жизнь текла однообразно, за исключением тех случаев, когда нас отправляли на подмогу в различные городские больницы, чего, конечно, не скажешь о британцах, которых отправили воевать на континент, – там скучать не приходилось. Светская жизнь заметно оскудела, но званые обеды и коктейльные вечеринки случались. А еще было очень много свадеб.

Каждый день в окне студии напротив я видела Эллиота Ходжкина: мой сосед трудился не покладая рук. Его профессиональная дисциплинированность поражала меня. В тот момент я писала портрет маленького мальчика. Ребенок оказался ужасно вредным и при всяком удобном случае норовил ткнуть булавкой мою бедную Вики. Мальчик настолько мне не нравился, что ничего, кроме неприятной стороны его натуры, я не смогла изобразить. Само собой, заказчица – мать парнишки – портрет не одобрила. Я была рада, когда она решила уехать из Лондона. На этом сеансы с ее сыном подошли к концу.

Зеленый Кот регулярно привлекал посетителей в мою студию, поскольку восседал на подоконнике и был хорошо виден с улицы. Однажды, вскоре после того как я переехала на Чейн-Плейс, миссис Фрит поднялась ко мне в мастерскую и сообщила, что возле двери стоит джентльмен, чью фамилию она не в состоянии произнести, и просит позволения взглянуть на Кота. Посетителем оказался пожилой мужчина. Он извинился за вторжение, сославшись на интерес к статуэтке. Мужчина спросил, откуда она у меня и можно ли рассмотреть ее поближе. Я поведала ему историю моей встречи с китайцем А Ли в Пекине и призналась, что отдала за Кота отличную «лейку» – так мне хотелось заполучить статуэтку. Гость спросил, не возникло ли у меня желания продать Зеленого Кота. «Ни за что на свете, – ответила я. – Один взгляд на него доставляет огромное удовольствие». Мужчина похвалил меня за хороший вкус и сказал, что чувствует то же. «Вот моя визитка, – гость улыбнулся и положил карточку на край стола. – На случай, если вдруг передумаете». Он заметил на столе еще несколько фарфоровых фигурок, которые я привезла из Китая и Японии. Мужчина подробно рассказал мне о каждой из них и посоветовал несколько познавательных книг по истории китайского искусства.

Гость оказался чрезвычайно интересным человеком, мне приятно было побеседовать с ним. Когда он ушел, я взглянула на карточку: Джордж Евморфопулос – так его звали. Позже выяснилось, что Леон Андервуд прекрасно знает это имя – Джордж Аристидес Евморфопулос оказался известным британским коллекционером греческого происхождения. Мой рассказ о нашей встрече изрядно позабавил Леона.

Однажды серым октябрьским днем в дверь нашего дома позвонил другой прохожий и попросил показать Кота. Это была мисс Этель Уокер [28] из Королевской академии художеств, которая жила чуть выше по Чейни-Уок. Мы были давно знакомы, однако до сих пор мисс Уокер не удостаивала меня визитом. Когда миссис Фрит провела гостью в мастерскую, там ее ждал сюрприз: оказалось, Зеленый Кот принадлежит мне. Статуэтка, по словам мисс Уокер, привела ее в восторг. Однако мои работы вызвали у посетительницы совершенно противоположные чувства. Не спросив разрешения, она обошла мастерскую, пристально разглядывая каждый холст. Мисс Уокер спросила, где я училась и не желаю ли стать художником-портретистом. «Это просто кошмар, – заявила дама, остановившись перед портретом маленького мальчика. – Вам стоит взять у меня несколько уроков. Приходите завтра утром».

28

Этель Уокер (1861–1951) – художница, славилась женскими портретами, а также морскими пейзажами и декоративными цветочными композициями.