Близнец Бешеного
Шрифт:
— Ну, уж, ты и загнул, Никитич! — усмехнулся майор. — Двадцать шесть часов! — напомнил он. — Это тебе не хухры-мухры! Пойдём, проверим…
Тем не менее прав оказался старший прапорщик: Серафим продолжал стоять в той же самой позе, и на лице его не было ни капли усталости.
— Ничего себе! — воскликнул майор. — А ты не разводишь меня? Запер его перед самым моим приходом, а говоришь со вчерашнего дня…
— Да вы что, товарищ начальник, отродясь не врал и под старость Не собираюсь, — обидчиво насупился старший прапорщик.
— Не обижайся, Никитич, это я так,
Серафим никак не среагировал и, как говорится, даже бровью не повёл.
Старший Кум обозлился и, чуть помедлив, приказал старшему прапорщику:
— Вот что, Никитич, пусть получит в каптёрке всё, что ему причитается, после чего отведи его… — майор задумался, в какую камеру на править строптивца.
— Сергей Иванович, можно сказать? — спросил прапорщик.
— Попробуй! — кивнул тот.
— Статья у него, конечно, тяжёлая, да ходка-то первая…
— И что?
— Может, в общаковую камеру его кинуть, к первоходкам? Пусть сначала пообвыкнется!
— Да ты никак чувствами проникся к нему? — зло усмехнулся майор.
— Жалко просто…
В этот момент опытный прапорщик, как ни странно, думал не о парне, а о том, что если его кинуть к бывалым зэкам, то те начнут с «прописки», а что им придёт в голову, неизвестно, и все может закончиться печально, причём он был уверен, что печально закончится для проверщиков. Почему так думал, он и сам не знал, но уже догадался, что этот новенький не так прост, как кажется с первого взгляда, а старший Кум явно этого не понимает…
Старый Никитич уже понял, что майор хочет просто сломать строптивого новенького.
— Кого, грабителя жалко? Не видишь, как этот сучонок издевается над нами? Даже говорить с нами ему западло! — было заметно, как майор заводит сам себя.
— Может, его к врачу сводить? — Никитич сделал последнюю попытку остановить майора.
— Его Петровна осматривала?
— Осматривала, — вздохнул Никитич.
— Какие-то распоряжение на его счёт давала?
— Никак нет…
— И в бумагах о его болезнях нет ни слова, а это означает, что парень симулирует! И сопровождающий его капитан подтвердил это! Под вольтанутого косит! — он повернулся к Серафиму и помахал перед ним указательным пальцем. — У нас такое не пройдёт! Не умеешь — научим! Не хочешь — заставим! В сто девятую его, Никитич! — приказал майор. — Там ему быстро мозги вправят! — добавил он и быстро пошёл прочь.
Старый прапорщик долго смотрел ему вслед в надежде, что майор передумает, но тот даже не оглянулся.
Дело в том, что сто девятая камера, рассчитанная на восемь человек, славилась своим беспределом на всю тюрьму. В ней были собраны самые отпетые уголовники: убийцы, насильники, к тому же они постоянно нарушали режим содержания. В неё не хотели попасть даже уважаемые авторитеты, имеющие вес не только в этой тюрьме, но и за её пределами.
И дело не только в том, что в сто девятой камере сидели два скорешившихся
Эти двое, Сыромятин Павел и Тараньков Федор, метко прозванные самими зэками «Братьями на крови», не цеплялись за жизнь, вели себя дерзко и в первой же камере, где они сидели, успели ногами забить одного бедолагу до смерти лишь за то, что тот в чём-то им возразил.
Создавалось впечатление, что они делали все, чтобы не попасть в колонию: убийство детей не прощалось даже среди самых отпетых преступников.
Но кроме этих двух убийц, в сто девятой находились ещё четверо подследственных.
Один, тридцати пяти лет от роду: Гудильников Валентин, по кличке «Гудок», обвинялся в бандитизме, и ему с подельниками тоже вменялись эпизоды, связанные с убийством малолетних детей: так они избавлялись от ненужных свидетелей.
Более трех лет назад Гудильников вместе с отчимом организовал банду, и они грабили не только простых людей, но и магазины, сберкассы. Как-то, не поделив власть с подельниками, Гудильников убил отчима и сам встал во главе банды. При нём преступления становились всё более жестокими и кровавыми: убивали даже малолетних детей и стариков.
У Гудильникова была любовница, которая занималась сбытом краденого. И у неё имелось четверо детей, среди которых четырнадцатилетняя дочка. Как-то, изрядно поднабравшись, Гудильников встал среди ночи, сходил в туалет, а когда возвращался, наткнулся на девочку, проснувшуюся от того, что ей захотелось попить воды.
Он проводил девочку на кухню, напоил её, после чего затащил в ванную комнату и там изнасиловал в извращённой форме. Наутро, когда Гудильников спал мёртвым сном, дочка и рассказала обо всём случившемся матери. И женщина, взбесившаяся от вероломства любовника, вызвала милицию и написала на него заявление…
В сто девятой сидели ещё двое, которым едва исполнилось по двадцати лет: Гасантулеев Аликбек и Датаев Айсым. Они обвинялись в терроризме. Захватив пятнадцать заложников в детской балетной школе, эти наркоманы трое суток удерживали их, требуя миллион рублей мелкими купюрами и наркотики. При этом, получив наркотики, насиловали девочек и издевались над мальчиками. И когда школа штурмом была захвачена, среди заложников были обнаружено три девичьих трупа. Не выдержав чудовищных истязаний и невыносимых пыток наркоманов, девочки скончались.
Наконец, четвёртый сиделец: Рычков Анатолий, сорока одного года, обвинялся в изнасиловании и убийстве собственной жены — её тело обнаружили соседи под окнами собственной квартиры: то ли выбросилась, то ли, после того, как изнасиловал, её выбросил с пятого этажа муж. На её теле судмедэкспертизой были обнаружены многочисленные порезы, разорванная промежность и механические повреждения прямой кишки. Видимо, потеряв рассудок или выведенный из себя, Рычков, схватив, что попалось под руку, в данному случае, швабру, и принялся тыкать её черенком в задний проход супруги.