Близнец Бешеного
Шрифт:
Всех этих обитателей сто девятой камеры объединяло то, что каждого из них на зоне не ожидало ничего хорошего. Понимая это, они и вели себя соответственно.
Именно поэтому старший прапорщик попытался возражать против того, чтобы новенького парня, хотя и обвиняемого в грабеже, но ни разу не привлекавшегося к судебным преследованиям, подселили к этим убийцам и насильникам.
Первым делом прапорщик провёл Серафима через вещевой склад, где он получил матрац, матрасовку вместо простыни, подушку на вате, байковое одеяло, алюминиевые кружку
— Не знаю, слышишь ты меня, паря, аль нет, но я всё-таки скажу, — тихо проговорил Никитич по дороге. — В камере, куда тебя определил старший Кум, сидят одни отморозки, каждому из которых светит «вышка». Им терять нечего: двое из них, «Братья на крови», уже здесь, в тюрьме, ни за что ни про что, замордовали одного мужика до смерти, да и другие, поверь, не лучше, — прапорщик презрительно сплюнул. — Так что ты будь поосторожнее… — он взглянул на сопровождаемого, пытаясь понять: дошли его слова до него или нет.
Лицо Серафима ничего не выражало, и Никитич снова подумал, что тот либо ничего не слышит, либо не хочет ничего слышать.
— Ну, как знаешь, — с огорчением пожал плечами старый контролёр.
И неожиданно Филиппу Никитовичу показалось, что до его ушей донеслась странная фраза:
— Спасибо, отец! Всё будет хорошо… — и тут же услышал добавление, — …кончится плохо!
Прапорщик снова взглянул на своего подопечного, но его лицо оставалось таким же безразличным, как и ранее.
— Ничего не понимаю, — с удивлением прошептал старший прапорщик. — Ты что, говорить можешь, не раскрывая рта?
Серафим, не глядя на него, чуть заметно улыбнулся, точнее сказать, не улыбнулся, в привычном понимании этого действа, а чуть дёрнулись уголки его губ…
И вновь старый Никитич пришёл к мысли, что в этом пареньке есть нечто такое, что заставляет любого относиться к нему если не с уважением, то с опаской. А ещё Никитич почувствовал некое успокоение на его счёт: за этого паренька можно не беспокоиться — с ним всё будет в порядке…
Глава 16
ЗЛОПОЛУЧНАЯ КАМЕРА
Серафим помнит до самых мельчайших подробностей своё появление в «нехорошей» сто девятой камере, о которой предупреждал старый Никитич. Казалось, что это было только вчера…
Произошло это в тот самый момент, когда старший прапорщик Суходеев, прежде чем открыть дверь плохой камеры, с огорчением произнёс:
— Вот и пришли, сынок, — после чего шёпотом напутствовал: — Ещё раз напоминаю, будь осторожнее: в этой камере собрались законченные подонки, которых и людьми-то назвать нельзя… Одни насильники и убийцы: им терять нечего… — он скрежетнул ржавым замком и открыл камеру.
Серафим переступил порог, и дверь за ним тут же закрылась на ключ.
В небольшой камере, слева и справа, расположились двухъярусные железные шконки, расположенные
Посередине камеры стоял «общак» — стол, сваренный из железного уголка, с поверхностью из толстых широких досок, скреплённых на углах стальными пластинами, чтобы ими невозможно было воспользоваться.
При входе справа, за невысокой кирпичной стенкой, возвышался туалет, прозванный сидельцами «дальняком», слева, над раковиной, кран с холодной воды для умывания. Над ним, прямо в стене, была укреплена небольшая полочка из фанеры, для туалетных принадлежностей.
Под большим широким окном с плотной железной решёткой, из-за которой в камеру с большим трудом пробивался дневной свет, на батарее отопления в ряд стояли алюминиевые кружки обитателей камеры.
Войдя в камеру, Серафим сразу отметил двух молодых мужчин, лежащих слева от окна на нижних шконках, считающихся блатными. Они о чём-то негромко шептались и никак не среагировали на вновь прибывшего «пассажира», как остроумно сами себя называют сидельцы.
Над ними, на одной из шконок второго яруса, лежал мужчина лет сорока. Его глаза были закрыты, однако веки чуть заметно подрагивали: то ли во сне, то ли от того, что он только делал вид, что спит. Другая шконка второго яруса была свободной.
На тоже блатных нижних шконках справа находились двое парней, судя по их лицам и узким глазам, они явно относились к одной из восточных народностей. Как только дверь камеры захлопнулась, они, словно по команде, повернулись и взглянули на новичка.
На шконке второго яруса, прямо у окна, сидел плотного телосложения мужчина. На вид ему было не более тридцати пяти. Он читал какую-то замусоленную книгу, но оторвался от неё и с любопытством взглянул на вошедшего. Вторая шконка тоже была свободной.
Не успел Серафим переступить порог камеры, как прямо перед его ногами на пол опустилось полотенце, небрежно брошенное одним из тех, что сидел на нижней шконке слева. Бросивший его парень продолжал разговаривать со своим приятелем, неумело изобразив, что приход новенького его не касается.
Брошенное полотенце окунуло Серафима в детство: ему вспомнилось его первое появление в детском доме, когда проверку с полотенцем организовал для него Рыжий Колян, хотя и сам потом признался, что не знал, что ему делать, когда новенький спокойно вытер о полотенце свои ноги.
Серафим решил и сейчас не изменять своей вынужденной привычке: он невозмутимо пошаркал подошвами ботинок по полотенцу.
Чисто интуитивно Серафим понимал, что от того, как он проявит себя в первые минуты своего появления в камере, зависит, как к нему будут относится его будущие соседи. После проверки с полотенцем нужно было быстро определиться, какое место ему надлежит занять. Размышлять долго не стал: нижний ярус, конечно же, удобнее, а значит, он и должен занять место внизу. Но они все были заняты.