Близнец Бешеного
Шрифт:
— Во-во, менты только этого и добиваются, — подхватил Сыромятин.
— Такая у них сучья работа, — неожиданно проговорил молчаливый Рычков.
— Ты погляди: нашего молчуна прорвало! — воскликнул Тараньков и расхохотался.
Все подхватили его смех.
Серафим, никак не реагирующий и не встревающий в их разговоры, спокойно улёгся на шконку и устало прикрыл глаза.
Заметив это, Сыромятин резко прекратил смеяться:
— Ладно, повеселились и будет! — сказал он.
Все примолкли и каждый занялся своим делом.
Гудильников вопросительно
Серафим все «слышал», но решил пока не вмешиваться: ему хотелось узнать, что они напишут в послании к авторитетным арестантам.
Текст был лаконичным, но вполне определённым.
«Братва, к нам, в сто девятую хату, закинули новенького пассажира. Ведёт себя нагло и уверенно. Если кто знает о нём, цынканите. Зовут его Понайотов Серафим, подсел за грабёж.
«Прочитав» мысли пишущего Гудильникова, Серафим решил, что такое послание не должно выйти из камеры. Но каким оно должно быть, он пока не знал. Поэтому нужно потянуть время, чтобы прийти к какому-то решению. Серафим понимал, что от этого решения будет зависеть не только его дальнейшее пребывание в местах лишения свободы, но вполне возможно, что и его будущая жизнь.
Он вдруг поднялся со шконки, решительно подошёл к двум заговорщикам.
От неожиданности те замерли, не зная, как реагировать на неожиданное движение этого странного парня.
— Чего тебе, земляк? — растерянно спросил Сыромятин и попытался встать со своей шконки.
— Вы хотите знать, кто я? — тихим вкрадчивым голосом проговорил Серафим. — Что ж, задавайте вопросы!
Все сидящие в камере, словно по команде, оставили свои занятия и с любопытством принялись следить за тем, что произойдёт дальше.
— Мы не следаки, чтобы допросы устраивать, — осторожно заметил Гудильников.
— Тогда я сам отвечу на ваши не заданные вопросы, — спокойно сказал Серафим, продолжая сверлить взглядом то Сыромятина, то Гудильникова.
От этих взглядов по их коже побежали мурашки. Каждому из них показалось, что сейчас с ними случиться нечто страшное, непоправимое. Страх связал их волю, сковал им мышцы. Их тела одеревенели.
— Имя и фамилию вы знаете, статью — тоже.
— Можно поинтересоваться твоим погонялом? — спросил Тараньков, сидящий поодаль.
Серафим был уверен, что рано или поздно возникнет вопрос о его прозвище: в тюрьме, как правило, прозвище или, как там говорят, погоняло или погремушку, присваивают новичку. Поначалу он хотел назваться «Семой Омским», но потом, немного подумав, понял, что он не должен привязываться к определённому месту, это, во-первых, кроме того, «Сема Омский» звучит слишком претенциозно. Нужно придумать что-нибудь нейтральное, но значительное, определяющее. Может, от фамилии
«Понайотов… Понайотов…» — несколько раз мысленно повторил он и добавил, — «Сложновато…» — неожиданно промелькнуло что-то и всплыло английское слово «Point», на русский язык переводится как конец или точка. А что, очень даже неплохо: во-первых, с фамилией перекликается, во-вторых, звучит вполне угрожающе: мол, «Конец, вам всем!» или — «Точка, баста! — и больше нечего говорить!» Короче говоря, каждый может нафантазировать в своих мозгах всё, что ему в голову придёт. А тех кто не знает английского языка, пусть заставит задуматься: «Интересно, что означает это слово?»
— Моё погоняло — Пойнт, Сема Пойнт, — спокойно ответил Серафим.
— Пойнт, в смысле «конец» или пойнт, в смысле «точка»? — спросил Гудильников.
— О чём это ты, Гудок? — не понял Сыромятин.
— Это английское слово, — пояснил тот. — Пойнт переводится на русский как конец или точка! Если мне не изменяет память. Я — прав? — спросил он Серафима.
— В чём?
— Что именно такой перевод?
— Прав, — согласился Серафим.
— И всё-таки: конец или точка? — не унимался Гудильников.
— А ты как думаешь?
— По-моему… — начал тот, но его перебил Тараньков:
— Погоди, Гудок! Конец, в смысле пиздец или кому-то конец? — подозрительно спросил он.
— Вскрытие покажет, — серьёзным тоном ответил Серафим.
— Ты чо, угрожаешь? — вспылил Сыромятин.
— Намекаю, — ответил Серафим и бросил на него взгляд от которого того вдруг скрутило.
— Не надо, мне больно! — неожиданно заверещал Сыромятин.
Тараньков, подумав, что его приятель так шутит, рассмеялся, но тут же оборвал смех, перехватив взгляд новенького, и тоже взвизгнул от боли в суставах.
— Оставь, я больше не буду! — с трудом пролепетал он.
Остальные недоуменно переглядывались между собой, явно не понимая, что происходит. Двое их сокамерников стонали, словно их истязает кто-то невидимый, в то время, как новенький к ним даже не прикоснулся.
— Ладно, живите… пока, — бросил Серафим и вернулся к себе на шконку.
Те двое тут же перестали стонать и охать, но в их глазах читался даже не страх, а ужас. Переглянувшись между собой, они пожали плечами, после чего Гудильников, неожиданно даже для самого себя, разорвал приготовленное послание на мелкие клочки и бросил в отверстие странного приспособления, называемого зэками «дальняк».
Странного потому, что это бетонное сооружение мало чем напоминало привычный нам унитаз: небольшое углубление с дырой посередине, соединённой с канализационной трубой. Прямо над отверстием находился кран. Сделал своё дело, открыл кран, смыл свои испражнения, после чего взял за верёвку, к которой была прикреплена самодельная затычка, и ею заткнул дыру.
В камере воцарилась такая тишина, что было слышно не только жужжание мух, но и то, как капает из крана вода.
Никто не прерывал молчания до тех пор, пока не решился заговорить Рычков: