Близнец Бешеного
Шрифт:
— Что с ней случилось? — Серафим говорил бесцветным, словно у робота, голосом.
— Даже и не знаю… — заколебался Никитич. — Стоит ли тебе знать такие страшные подробности?
— Говорите все! — твёрдо попросил Серафим.
— Сначала я позвонил по тому телефону, что ты мне записал: никто не ответил, тогда я решил поехать по адресу, благо это не так далеко оказалось… Думаю, дай соседей поспрашиваю… Обычно они все знают! Могли же мать с дочерью уехать куда: отдыхать там аль ещё куда… — пояснил Никитич. — Короче говоря, приехал, а возле подъезда
— Рассказывайте… — снова попросил Серафим.
— Твою Валечку испоганил какой-то насильник! — выдохнул старший прапорщик.
— Дальше! — металлическим голосом бросил Серафим, на его скулах заиграли желваки, стиснутые в кулак пальцы побелели до хруста в суставах, а все тело напряглось.
— По всей вероятности, не выдержав такого позора, девушка покончила с собой: повесилась прямо в своей комнате… Причём не знаю, правда это или выдумки, но бабушки говорят, что одета она была в подвенечное платье…
— Это правда, — процедил сквозь зубы Серафим. Что ещё?
— „ Что ещё? Её обнаружила несчастная мать и вызвала милицию…
— Насильника поймали?
— Какое там! — махнул рукой старший прапорщик. — Поймают они, как же: держи карман шире!
— Когда похороны?
— Так похоронили уже… — виновато проговорил Никитич и тяжело вздохнул.
— Господи, ну почему мне никто не сообщил? — глухо простонал Серафим.
— Так ведь некому было… — ответил Никитич, снова тяжело вздохнул и пояснил: — К сожалению, на этом трагедия семьи твоей невесты не закончилась: безутешный отец, узнав о смерти дочери, в тот же день скончался от разрыва сердца, и её мать, Марину Геннадиевну, эти ужасы тоже подкосили…
— Неужели умерла? — ужаснулся Серафим.
— К счастью или к несчастью, смотря с какой стороны посмотреть, но мама Валентины осталась в живых, но находится в реанимации… Правда, врачи обещают, что выживет… — он скривился и покачал головой. — Вот такие страшные новости я тебе принёс… Ты уж прости меня, дурака старого! Может, тебе хочется чего? — участливо спросил он.
— О чём вы?
— Ну, у меня в загашнике чекушка водочки есть… Накатишь стакан: легче станет!
— Нет, спасибо, отец… — монотонным голосом ответил Серафим. — Оставьте меня: хочу побыть один…
— А ты здесь не наделаешь глупостей? — осторожно поинтересовался Никитич.
— Обещаю остаться в живых, — заверил Серафим.
— Ладно, верю… — Никитич захлопнул «кормушку», постоял немного у дверей, прислушиваясь к тому, что делается в камере, после чего его шаги стали медленно удаляться по коридору.
Серафим опустился на скрещённые ноги, прикрыл глаза и попытался вызвать в памяти образ Валентины. На этот раз ему удалось, но она была не живая, а на фотографии. Хотя ему и казалось, что в её прекрасных и таких милых и родных глазах есть какая-то мольба к нему.
— Можешь даже не просить меня, любимая, об этом: я и так найду этого подонка и отомщу за тебя и твоих родителей! Клянусь, милая моя Валечка! —
И ему показалось, что глаза с фотографии любимой благодарно моргнули, и её изображение тут же исчезло.
— Да, милая, можешь нисколько не сомневаться: этого гада я сотру с лица земли. Найду, даже если придётся перетряхнуть весь мир! Куда бы ты не спрятался, в какую нору бы ты не забился: ты подохнешь! — со злостью процедил Серафим. — Запомни, мразь: тебя приговорил Сема Пойнт!
Теперь Серафим твёрдо знал, чем он будет заниматься: очищать Землю от всякой мерзости и бороться с любым проявлением преступности. И теперь это и будет его главной работой и его призванием.
— Теперь это мой долг: перед тобой, родная Валечка, перед твоими родителями, перед теми, кто погиб в Афганистане. В этом и состоит моё предначертание, мой жизненный путь, наконец, и я никогда не сверну с этого пути, чего бы это мне не стоило! Никогда! — торжественно, как клятву, произнёс он.
Как ни странно, но от принятого решения ему немного полегчало, хотя душа и продолжала скорбеть от непоправимой, страшной утраты. И Серафим решил уйти в воспоминания, чтобы ещё и ещё раз полюбоваться в этих воспоминаниях своей любимой. Увидеть её чудные глаза, её нежную улыбку.
Однако уйти в эти воспоминания он не успел: резко распахнулась «кормушка»:
— Понайотов!
— Серафим Кузьмич, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, статья сто сорок пятая, часть вторая, — привычно отчеканил Серафим.
— «Слегка»! — объявил незнакомый прапорщик.
Это был совсем молодой парень, на вид ему вряд ли было больше двадцати лет. Судя по характерному акценту, он явно приехал с Украины.
Обычно в тюрьмах, где сидят, подследственные, существует два выражения, которыми выдёргивают из камеры того или иного задержанного.
Во-первых, главный вызов, заставляющий волноваться любого подследственного, в особенности того, кто ожидает ответа на кассационную жалобу: «Такой-то (фамилия) с вещами!»
Подобный вызов может означать и отправку на этап, и перевод на больничку, а возможно, но это уже, скорее, из области фантастики, и на свободу.
Во-вторых; вызов: «Такой-то (фамилия) слегка!» говорит о том, что его выдёргивают на допрос к следователю, к прокурору по надзору, или для разговора с адвокатом, а может быть, и к кому-нибудь из тюремного начальства.
Серафима вызвали «слегка». Что это могло означать? Неужели старший Кум снова что-то придумал? Все не успокоится никак.
— Кто вызывает-то? — спокойно поинтересовался Серафим.
— Доведу до миста, сам и узнаешь! — буркнул прапорщик.
— Раз все равно узнаю, чего ж тогда тайну делать? — резонно заметил Серафим.
— И то верно! — улыбнулся тот. — К защитнику тоби, к защитнику. Руки за спину, лицом к стене, — закрыв дверь камеры на ключ, приказал: — Вперёд!
Пройдя через несколько решётчатых дверей и миновав пару длинных переходов, они спустились на первый этаж.