Блокада. Книга 5
Шрифт:
Заснул он далеко за полночь, поднялся чуть свет, пошел в столовую, но получил там только стакан чаю без сахара, так как не встал в штабе на довольствие. Это его не огорчило: в вещмешке, который он захватил с собой в столовую, были и сухари, и сало, и сахар, и несколько банок с рыбными консервами. Увидев, что на завтрак дают лишь по черному сухарю и ложке каши, он немедленно достал и предложил соседям по столу свои запасы. Люди сначала с удивлением, с недоумением отказывались, а потом с поспешной жадностью стали есть предложенное, и Звягинцев без колебаний
Потом он зашел в приемную Королева и, попросив у адъютанта лист бумаги, написал письмо-рапорт Замировскому о героическом поведении рядового Молчанова в бою у КП дивизии.
В проходной Кировского завода вахтер предложил Звягинцеву позвонить по телефону в дирекцию, чтобы оттуда заказали пропуск, — ни воинское удостоверение Звягинцева, ни его командировочное предписание, теперь уже из штаба фронта, не произвели на сурового пожилого мужчину с винтовкой в руках никакого впечатления.
Звягинцев снял трубку, позвонил в дирекцию, назвал себя и попросил соединить его с Зальцманом. Женский голос ответил, что Зальцмана нет, а заместитель в цехах.
Звягинцев позвонил в штаб обороны, но оказалось, что и начальника штаба нет на месте.
Уже с раздражением посмотрев на неумолимого вахтера, который с сознанием своей правоты наблюдал за неудачными попытками Звягинцева, он решил позвонить в партком. Попросил Козина, но мужской голос ответил:
— Кого? Да вы что, товарищ, не знаете разве, что Козина в Ленинграде нет?
— А Королева, — боясь, что человек на другой стороне провода повесит трубку, — его… тоже нет?
— Ивана Максимовича? Сейчас нет, — услышал в ответ Звягинцев. — На районном активе он. Все члены бюро на активе.
Последние слова обрадовали и успокоили Звягинцева. Значит, Иван Максимович жив и здоров. Во всяком случае, жив, а это сейчас, как уже понимал Звягинцев, в Ленинграде не так мало.
— А вы бы, товарищ майор, мне сказали, кто именно вам нужен, — назидательно произнес вахтер. — Тогда и звонить было б незачем. В райком все уже полчаса как уехали.
«Что же мне делать? — подумал Звягинцев. — Стоять здесь, в проходной, и ждать, пока руководители завода вернутся? Но собрание актива может продолжаться и час, и два, и три».
Решение пришло внезапно. «Пойду в райком, — подумал Звягинцев, — в конце концов, до Нарвской отсюда самое большее полчаса ходьбы».
Он вышел из проходной и зашагал по направлению к виадуку, внимательно оглядывая все то, что только что видел мельком из окна машины.
Был десятый час утра, но под огромной маскировочной сетью, прикрывавшей с воздуха улицу Стачек до виадука, царил полумрак. От скопившегося на ней снега сеть стала непроницаемой и местами сильно провисла. Сверху этот участок должен был выглядеть как лишенное каких-либо построек безлюдное поле. Хотя теперь-то, после стольких месяцев блокады, такого рода маскировка вряд ли могла обмануть немцев. С передовых вражеских позиций в хороший полевой бинокль конечно же можно было легко разглядеть
Звягинцев медленно шел по протоптанной в сугробах тропинке, — торопиться ему сейчас было некуда.
Дома вокруг были разрушены, зияли прямоугольными черными глазницами. Однако в глубине этих окон-глазниц угадывалась стволы пулеметов. На одной из стен Звягинцев увидел выведенный краской призыв: «Товарищ! Помни: враг у ворот!» На перекрестке к углам домов по обе стороны улицы были пристроены доты.
За виадуком сразу же стало светлее, поскольку небо не было затянуто сеткой. Звягинцев пошел быстрее.
У здания райкома он взглянул на часы. Без двадцати десять. Открыл высокую, обшарпанную деревянную дверь, перешагнул через порог и мгновенно очутился в полумраке. Темноту слегка рассеивали лишь две коптилки, выхватывая часть лестницы, стоявший слева от нее станковый пулемет, а справа — нагромождение каких-то письменных столов, видимо вынесенных сюда за ненадобностью.
Звягинцев сделал несколько шагов по направлению к лестнице, но услышал мужской голос:
— Вы куда, товарищ?
Обернулся и увидел подходившего к нему человека. Тот был в шапке-ушанке, в ватнике, перепоясанном ремнем. На рукаве — красная повязка.
— Я… Здесь проходит собрание партактива? — неуверенно произнес Звягинцев, у которого возникло сомнение — уж очень темно и пусто кругом.
— Кто вы, товарищ, и откуда? — спросил дежурный, и Звягинцев увидел, что рука его медленно потянулась к кобуре.
Звягинцев вытащил документы и объяснил, что имеет назначение на Кировский и что ему надо срочно повидать кого-либо из руководителей завода.
Дежурный взял документы, подошел к одной из коптилок и, склонившись к огоньку, долго и придирчиво изучал удостоверение и предписание. Вернув документы, уже более доверчиво сказал:
— Собрание уже час как идет. Наверное, скоро кончится.
— Вряд ли, — покачал головой Звягинцев, по собственному довоенному опыту знавший, что собрания партийного актива длятся обычно долго.
— Теперь на длинные разговоры нет времени, — усмехнулся дежурный и вдруг к чему-то прислушался. Обернулся к входной двери и сказал как бы про себя: — Далеко где-то кидает… — Снова взглянул на Звягинцева и неожиданно спросил: — Вы член партии, товарищ майор?
— Разумеется.
— Партбилет при себе?
— Партбилет? — удивленно переспросил Звягинцев, потому что ему уже давно не приходилось предъявлять его кому-либо, кроме секретаря парторганизации, когда платил членские взносы. — Конечно. Показать?
— Предъявите.
Партбилет Звягинцев хранил в правом кармане гимнастерки, отдельно от других документов, и клапан этого кармана был для верности с внутренней стороны застегнут английской булавкой. Он стал торопливо расстегивать полушубок, затем расстегнул гимнастерку, отстегнул булавку и вытащил из кармана партбилет.