Блокада. Книга 5
Шрифт:
…По-прежнему валил снег. Единственный «дворник» на ветровом стекле явно не справлялся со своей работой, и шофер то и дело, налегая грудью на руль, почти прижимался лицом к переднему стеклу, чтобы разглядеть дорогу.
Некоторое время мы ехали молча. Теперь машина мчалась по Литейному проспекту, приближаясь к центру города… Сквозь пелену снега проглядывали развалины домов, на белых тротуарах темнели уже полузанесенные снегом бесформенные, похожие на тюки предметы… Я знала, что это люди — люди! — мертвые, погибшие от голода… Но не ощущала
— Скажите, а где служит майор? — спросила я шофера и тут же подумала, что задала этот вопрос напрасно, потому что вряд ли получу ответ.
Но шофер ответил, и даже охотно:
— Как где служит? У нас.
— У вас? Где это у вас?
— На Кировском, где же еще?
Это было для меня полной неожиданностью. Я знала, что Алексей работал на Кировском, но ведь это было давно, потом он уехал на фронт… Значит, опять на заводе? Вместе с отцом?!
— Когда же Звягинцев прибыл на завод?
— Вот этого точно не скажу, — ответил шофер.
— Но все же? Вчера? Позавчера?
— Почему вчера? Я его уже дней десять на заводе встречаю.
«Десять дней! — мысленно воскликнула я. — Десять дней в Ленинграде и до сих пор не заходил, не давал о себе знать!»
Мне стало горько и обидно. Я не отдавала себе отчета в том, что еще совсем недавно сама редко вспоминала о Звягинцеве, что единственным человеком, которого я хотела видеть, был тот, другой, о ком сейчас я не могла думать без омерзения. Теперь мне казалось, что я всегда, всегда хотела видеть только его, Алешу…
Машина сделала резкий поворот и выехала на Невский.
Главная улица Ленинграда выглядела так же, как и остальные. По тропкам, протоптанным в снегу, люди тащили санки, на которых лежали спеленатые мертвецы или стояли ведра с водой. Раскачивались, едва не касаясь сугробов, оборванные троллейбусные провода…
Машина сделала еще один поворот и, проехав три десятка метров, остановилась.
— Ну, вот и музыка ваша, приехали! — сказал шофер.
Я распахнула дверцу кабины и спрыгнула в снег. Алексей перемахнул через борт кузова.
— Двигай, Кашинцев, спасибо тебе, — крикнул он шоферу.
— А как обратно-то добираться будете?
— Доберемся, двигай!
Звякнула закрываемая изнутри дверца. Машина тронулась…
Алексей посмотрел на часы.
— Скорее, Веруша, опаздываем, — озабоченно сказал он, — уже десять минут четвертого!
И за рукав полушубка потянул меня к входу в Филармонию.
Я успела лишь мельком заметить, что напротив, у гостиницы «Европейская», стоят в ряд несколько фургонов с красными крестами, и вспомнила, что в «Европейской», кажется, размещен один из морских госпиталей.
— Алеша, милый, да здравствуй же наконец! — сказала я, когда мы вошли в вестибюль Филармонии.
— Опаздываем, Вера,
«Куда опаздываем? Зачем нам сюда идти?!» — опять подумала я.
До войны я много раз бывала в Филармонии. Вместе с подругами выстаивала в очереди за билетами. Перед концертами тщательно гладила платье, чистила туфли, — публика в Филармонии была одета по-особому строго и торжественно. Все здесь было какое-то особенное, даже билетеры были особенные — важные и в то же время доброжелательно-внимательные.
Сейчас в полутемном, освещенном коптилками вестибюле было пусто, сыро и холодно. На площадке широкой лестницы стояла билетерша в шубе, в старомодной шляпке, едва видневшейся из-под повязанного сверху платка, в перчатках.
Алексей протянул ей билеты, она надорвала их и что-то тихо сказала.
— Скорей, Веруня, — обернулся ко мне Алексей, — уже начинается!..
Мы быстро прошли по маленькому фойе. Когда-то здесь толпилась публика — перед началом концертов и в антрактах. Теперь в фойе было пусто, на стенах выделялись надписи со стрелками-указателями: «В бомбоубежище».
Алексей приоткрыл одну из дверей, ведущих в зал, и сделал мне знак рукой.
Я вошла и остановилась в изумлении.
Огромные хрустальные люстры сверкали. Да, да, горело электричество. Правда, неярко, в половину или в четверть накала, но и это было чудом.
Еще больше меня поразило, что зал полон. Люди сидели в шубах, в ватниках. Было много военных.
— Идем, сейчас начнется! — прошептал Алексей.
На эстраде музыканты уже настраивали инструменты. Перед оркестром на тонком, высоком стержне был установлен микрофон.
Алексей взглянул на билеты и двинулся по проходу к передним рядам. Я едва успевала за ним.
Как назло, наши места оказались в дальнем конце ряда — пришлось пробираться туда, и люди недовольно, осуждающе глядели на нас, точно делая молчаливый выговор за опоздание.
Только мы успели сесть, как на эстраду вышел человек в ватнике и в валенках и тихим, простуженным голосом сказал:
— Товарищи! Объявленный сегодня в программе дирижер Элиасберг дирижировать оркестром не сможет. Он болен. — Сделал паузу и уже громко объявил: — Людвиг ван Бетховен. Девятая симфония. Дирижер — Миклашевский.
Оркестранты, тоже в ватниках, в валенках, ничем не отличались от людей, сидевших в зале. К удивлению своему, я заметила, что все музыканты в перчатках. «Как же они смогут играть?» — недоуменно подумала я.
— Ты слышала Девятую симфонию? — тихо спросил Алексей.
— Да, конечно, — кивнула я, — слышала, и не раз.
Промелькнула мысль, что «Ода к радости», которой заканчивается симфония, как-то неуместна в сегодняшнем Ленинграде — ведь на улицах валяются закоченевшие трупы…
Из-за кулис появился дирижер. Я не верила своим глазам: Миклашевский был во фраке!.. Это походило на видение из прошлого…