Блудное художество
Шрифт:
К концу приема Архаров, как и обещал Лопухину, представил его государыне. Но представил, уже пребывая в новом чине, - из полковника стал бригадиром. И, казалось бы, на минуту отвлекся - а Лопухин уже исхитрился попасть в кружок молодежи при наследнике-цесаревиче. И этому тоже стоило бы поучиться. Коли Бог не дал такой памяти и такой красы, как Завадовскому, такой мужественной стати, как фавориту, следовало хоть ловкость отточить…
После приема гости направились обедать в Грановитую палату, Архаров же переобулся в экипаже и поскакал на Ходынский луг - убедиться, что все готово к празднику, и узнать - не изловили ли кого драгуны.
Добирался он туда более часа - Тверская была забита людьми и экипажами, все
Рабочие незадолго до рассвета были согнаны вместе, клялись и божились, что каждый исполнял свою обязанность, все были на виду, никто не пропадал и не прибегал со стороны «Чесмы». Никто из фокусников, зверовщиков и прочих штукарей не пытался сбежать. За это головой ручались их старшие, даже бухарцы, кое-как сообщили, что в их ватаге - лишь свои, и все на месте. Более того, с утра пришли новые - привели лошадей лихие наездники, калмыки и киргизы, нарочно для того выписанные, они на всем скаку денежку с земли поднимали и прошибали стрелами подброшенные вверх яйца. Также приехали артисты, которым предстояло исполнить в новом театре «Кинбурн» русскую оперу «Иван Царевич» для образованной публики - сказывали, слова написала сама государыня. Но особо возмутила Архарова восточная ярмарка. Он знал, что приглашены торговцы со всякой дребеденью, но не представлял себе, сколько места займут эти люди в чалмах и полосатых халатах.
Найти в этом столпотворении двух человек, одного из которых видел только Алехан, а другого вообще никто не видел, казалось невозможным. Алехан же был при государыне, которая явно давала понять придворным и посланникам свое к нему расположение. Один лишь Архаров, может, и знал, как болезненно принимал Алехан все добрые слова, все внимание двора - как ежели бы с ним, с умирающим, прощались навеки. Он сделал все, что мог, и именно поэтому должен был уйти теперь добровольно.
– Как только начнут пускать публику, наш убийца тут же найдет способ улизнуть, - сказал Архаров сопровождавшему его Шварцу. Только его при себе и оставил - прочие архаровцы были или здесь, готовые хватать шуров, или в полицейской конторе - чтобы город уж вовсе без присмотра не оставался.
– Он весьма сообразителен, - отвечал Шварц.
Пока обер-полицмейстер объехал Ходынский луг, дозорные дали знать - приближается ее величество.
Государыня прибыла в раззолоченной карете, ее и свиту приветствовали армейские полки, выстроенные у «Керчи», и народ. Затем она прошла в галерею, откуда могла видеть празднество чуть ли не на две версты вдаль. По сигналу с притотовленных для народа яств были сдернуты шелковые покрывала - и на двух огромных пирамидах явилось жаркое: целиком зажаренные быки и бараны в золотистой фольге, украшенные лентами и цветочными гирляндами, несметное множество жареных кур, брызнули фонтаны недорогого вина, повара с поварятами стали раздавать угощение, полицейские драгуны следили, чтобы не было опасной суеты и толчеи. Одновременно начали пускать к увеселениям - качелям, каруселям, кукольным представлениям, на вышках появились канатные плясуны-бухарцы с шестами и большими медными подносами для удержания равновесия. В каждом конце Ходынского луга было что-то свое - где пели и плясали цыгане, где состязались наездники, где раскинулась восточная ярмарка - туда-то и пошла наконец государыня покупать и дарить придворным всякие мелочи, пузырьки с розовым маслом, расшитые туфельки, шали и кувшинчики.
Архаров хотел было сыскать Левушку и Лопухина, но вспомнил - они перед фейерверком собирались в театр «Кинбурн», а до того - в огромную столовую «Азов». Обер-полицместер, объезжавший Ходынский луг верхом на Фетиде, наглядевшийся на все чудеса и почти оглохший от шума, понял, что если он отправится смотреть театральное зрелище, то уж точно
Ближе к ночи, уже после театрального представления, благородная публика стала подниматься на суда, рассаживаться в ожидании фейерверка. К тому часу утомленный Архаров уже был не рад Кючук-Кайнарджийскому миру. Но фейерверк его порадовал - в небе вспыхивали вензеля государыни и наследника-цесаревича, вращались огненные колеса, разбрасывая искры, возникали аллегорические фигуры - но висели в ночном небе не так долго, чтобы можно было досконально разобрать, чем они там занимались. А что касается возносившихся к небу «за Дунаем» и рассыпавшихся в вышине огромных золотых снопов - то всякий состоял, как Архаров знал досконально, из двадцати тысяч ракет.
После огненной потехи продолжались пиры и забавы, так что домой Архаров прибыл к рассвету, поспал часа два - и, сгоряча обув новые туфли, помчался в полицейскую контору, откуда его, как он и ждал, вытребовал к себе Волконский. Архаров не успел даже выслушать докладов о событиях вчерашнего праздника - только узнал, что наутро подняли много полумертвых тел, злоупотребивших дармовым вином, и несколько вовсе мертвых - потому что не обошлось без драк. От Волконского вместе поехли в пречистенский дворец, а потом день был исполнен такой суматохи, что к вечеру обер-полицмейстер совсем одурел и ехал домой, тая в душе страх - а вдруг, стоит раздеться, выдернут из постели и потащат разбираться с очередной дурью? Из экипажа он, кстати, еле вылез, - оказалось, что ноги несколько опухли и новые туфли доставляют изрядное мучение.
И - эта ночь… ее даже вспоминать было как-то неловко… слишком радостно, что ли?…
В полицейской конторе Архарова на пороге встретили с очередным недоразумением - самовольно возникшим недавно в Дурновском переулке образом Иисуса Христа. Выяснять подробности, разумеется, отправили Устина Петрова, до праздника он этим делом пости не занимался, но наутро после праздника поспешил в Дурновский переулок - и вот он стоял у кабинета, готовый рапортовать.
– Заходи, - велел Архаров.
– Ну, до чего доискался?
– Образ там уж не первый год является, ваша милость. Еще когда при государыне Анне турку воевали, кто-то, уже не дознаться кто, привез в Москву пленного турчонка, - сказал Устин.
– И подарил тогдашнему хозяину, а тот велел окрестить. И тут доподлинно случилось чудо!
Восторг в Устиновых глазах был Архарову хорошо знаком.
– При государыне Анне?
– строго уточнил Архаров.
– Да!
– Так это не по нашему ведомству.
– Так без этого чуда ничего не понять.
– Ну, сказывай.
– Турчонка покрестили, и он стал в вере укрепляться. А для него было дивно, что есть образа Христа и Богородицы. У них-то рисовать лики запрещено. И вот он, взяв кусок угля, нарисовал в сенях на стене лик Христа. Этот лик кто-то из дворни стер. Он еще раз нарисовал. Ему настрого запретили. И вдругорядь нарисовал. А дальше я не понял - куда-то этот турчонок подевался. Одни говорят - перепродали его, другие - что умер. А образ так и проявлялся в сенях. Его затрут - он опять! Его краской закрасят - а он из краски выступает? Разве же не чудо?!
– Может, и чудо, - согласился Архаров, - но коли он все время проявляется, пора бы и привыкнуть. Архиереев позвать, освятить его, что ли. И пусть бы он там, на стене, оставался.
– У дома хозяин сменился, и образ перестал проявляться, - уныло сообщил Устин.
– Лет десять оставался скрытым. А недавно - опять выступил!
– И что люди говорят?
Устин покачал головой.
– Говорят-то плохо. Будто приход царя-батюшки предвещает.
– Устин, ты не первый уж год служишь. Мог бы догадаться! Спервоначалу он ничего не предвещал! А теперь вдруг начал?! И что - вещий сон кто-то видел? Иноку видение было? С чего взяли, что образ проявился к приходу царя-батюшки?