Блудное художество
Шрифт:
Но ничего не получилось - в подвал волокли некую вопящую и сквернословящую персону в монашеской рясе, но простоволосую.
– Ваша милость, полюбуйтесь!
– воскликнул сопровождавший пленника Евдоким Ершов.
– Я же эту лису окаянную месяц выслеживал! Месяц! Дай бог здоровья отцу Игнатию!
Священник, им упомянутый, был тут же - молодой, красивый, чем-то похожий на самого Евдокима. Рядом стояли очень довольные Клашка Иванов и Устин.
– Благословите, честный отче, - сказал, подходя, Архаров.
И склонился, принимая в ладони руку священника, чтобы невесомо прикоснуться к ней губами.
– Матушка моя уж смеется - тебе, батька, прямая дорога в архаровцы, - дав благословение, произнес баском улыбчивый отец
– Как малое дитя, задрав подрясник, через заборы сигал… хорошо, владыка не видел, так вы уж меня не выдавайте…
Архаров невольно усмехнулся.
История была занятная. В Москве, где разве что один Господь знает все сорок сороков церквей, а простой христианин хорошо коли в десятке храмов побывал, нередки были случаи такого мошенничества: нарядившись в рясу, ходить с запаянной, имеющей сверху прорезь, кружкой или вовсе с денежным ящиком по улицам и по домам, собирая на восстановление погоревшего храма. Отец Игнатий оказался случайно на Пресне, в гостях, и там на улице видел, как к почтенному человеку подошли два таких фальшивых монаха. На вопрос его, что ж за храм погорел, пакостники назвали ту самую церковь, где служил отец Игнатий. Наглость их была беспредельна - ведь видели же, что рядом стоит и слушает их бредни неподдельный священник.
Отец Игнатий поднял шум и попытался было хоть одного задержать, но им удалось уйти. Тогда он, озлившись, не поленился доехать до Рязанского подворья. Там его приняли, выслушали, записали с его слов приметы мошенников и доверили это дело Устину. Тот добыл из Шварцева чуланчика свой старый подрясник и отправился по храмам - потому что мошенники повадились стоять со своим ящиков на паперти, подстерегая идущих с литургии и потому склонных к благодеяниям прихожан. Примерно в то же время в доме отставного майора Звягинцева совершилась кража, и по всем приметам выходило, что серебряную посуду унесли два монаха, заходившие с черного хода просить на сожженный храм. Этим делом занялся Евдоким Ершов, и очень скоро они с Устином объединили усилия. Несколько раз им казалось, что мошенники найдены, и тогда они посылали за отцом Игнатием.
Наконец Господь сжалился - и после бешеной погони по огородам и по откосу земляного вала, распугивая коз и кур, архаровцы при помощи священника пленили одного из воров. Этого было довольно - Ваня Носатый еще до конца дня добыл бы имя и местожительство сообщника.
Евдоким и Клашка, герои сей беспримерной погони, были так безмятежно счастливы, что у Архарова зачесались кулаки.
Понимая, что нельзя срывать досаду на подчиненных, - ладно бы еще на таких, что не выполнили приказа!
– Архаров буркнул что-то невнятное и пошел обратно в кабинет. Там его встретил у дверей человек от Волконских, привез приглашение на вечер, велели без ответа не возвращаться.
Архаров подумал - и сказал, что приедет. В конце концов, гостиная Волконских - не худшее место, где можно сидеть в углу и наблюдать общество. Все лучше, чем ехать домой.
Смутное состояние души погнало его в канцелярию, где он сыскал-таки, к чему придраться, и, сбив нерадивого со стула порядочной оплеухой, поспешил куда-то обычной своей побежкой. Неизвестно где подхватил неведомо чью епанчу, какую-то засаленную треуголку без плюмажа.
Как он выскочил на крыльцо, как оказался на улице - Архаров не помнил.
Он шел да шел, шел да шел, и тех, кто не уступал дорогу, попросту отпихивал. Город мелькал мимо - дома какие-то, раскрашенные в неприятные цвета, грохочущие экипажи, хари, рожи, образины. Где-то в глубинах памяти застряло - ждут у Волконских. Ноги сами понесли с Тверской, а добежал он чуть ли не до самых ворот, на Воздвиженку, и не просто так - а спрямляя путь, какими-то короткими переулками.
Кончилось это постыдное бегство именно так, как и должно было кончиться - Архаров едва не угодил под конские копыта. Он отскочил, карета проехала мимо, колесо плюхнуло в лужу, едва ли не вся
Вот теперь уже можно было не спешить…
Он встал наконец в безопасном месте и задумался: куда идти, но так, чтобы не домой?
Одно хорошее место он знал - два года назал на углу Ветошного переулка и Никольской открылся весьма приличный трактир, слава коего побежала по всей Москве и оказалась столь хороша, что даже переулок принялись звать Истерийским по диковинному названию заведения «Ветошная истерия». Трактир пока еще был опрятен, в нижнем помещении шла продажа вина, в верхнем подавали закуски и чай. Архаров несколько раз забирался туда по весьма крутой лестнице и бывал обычно очень хорошо принят; вряд ли хозяин придаст большое значение чулкам, заляпанным сочной и жирной московской грязью. Там можно просто посидеть, посмотреть, как развлекается приличная публика. И там-то уж никто не станет искать господина обер-полицмейстера.
И выпить, выпить…
Это желание он мог бы осуществить и дома, но дома - Меркурий Иванович, дворня, чертов дармоед Никодимка, все станут смотреть и ломать свои дурные головы: с чего бы вдруг хозяин запил? А ежели кто догадается, сообразит, сведет концы с концами?…
Нет, пить следовало в ином месте.
Опять же, сказал себе Архаров, дома Меркурий Иванович и Потап ставят водку с лимонной корочкой, с померанцевой, ну, с можжевельником, особо не изощряются. Ну, еще у них можно найти анисовку - но эту гадость Архаров, раз в жизни попробовав, в рот более не брал - сильно невзлюбил запах. А в «Ветошной истерии», поди, вся водочная азбука, нарочно подобранная, стоит на полках - на иную букву и по два сорта: анисовая, абрикосовая, барбарисовая, березовая, баклажанная, виноградная, вишневая, грушевая, дынная, ежевичная, желудевая, зверобойная - самая полезная, ирговая, калиновая, коричная, лимонная, мятная, малиновая, можжевеловая, ноготковая, облепиховая, полынная, перцовая, рябиновая, смородиновая, тминная, тысячелистниковая, укропная, фисташковая, хренная, цикорная, черемуховая, шалфейная, шиповниковая, щавелевая, эстрагонная, яблочная. И даже есть водки на амбре и на селитре…
Водки после того, как покойная государыня решила порадовать дворян правом на винокурение, освободив их при этом от налогов, выучились гнать и ставить знатные - нынешняя государыня не раз посылала лучшие из них в Европу, своим знатным и ехидным корреспондантам: пусть видят, какие чудеса творят в помещичьих усадьбах.
Он еще постоял, соображая, в какую сторону двигаться, чтобы выйти к Воскресенским воротам, от коих до «Ветошной истерии» рукой подать. И вроде понял, и пошел, но переулок вдруг стал загибаться влево, Архаров свернул вправо и окончательно запутался. Спрашивать дорогу у прохожих он не желал и шел наугад, пока не оказался возле углового дома и не увидел низкую дверь, ведущую, очевидно, в подвал. По лепному двуглавому орлу над ней, явно утащенному из какого-то иного места, да по двум девкам, вроде как охранявшим ее, однако делающим вид, будто всего лишь, гуляючи, проходят мимо, да по пьяному человеку, сидящему, прислонясь к стенке, Архаров понял, что набрел на какой-то из безымянных кабаков - их на Москве было полторы сотни, всех не упомнишь.
Время уже было такое, когда ремесленный люд и сидельцы из торговых рядов помышляют, как бы поприятнее завершить трудовой день.
Архаров, не раздумывая, пошел к двери, отворил, спустился в смрадный подвал и потребовал чарку ну хоть зверобойной, или же хреновухи. Сев с той чаркой без всякой закуски за голый влажный стол, исцарапанный всякими непотребными словами, Архаров уставился на кабацкое население.
Баб сюда по давнему обычаю не пускали, зато мужики сидели разнообразные - и пьющие из мелкого купечества, и пьющие из духовного сословия, и пьющие из фабричных - этих вроде было большинство. Обер-полицмейстера не узнавали - мало ли кто засел в углу, надвинув на лоб старую треуголку?