Блюз ночного города
Шрифт:
***
Детдом располагался не только в другом городе, но и в другой области. Впрочем не так, детдом располагался в десяти километрах от другого города, в лесу, и в другой области. Видимо при выборе мне жилища, они использовали принцип: с глаз долой, из сердца вон.
Доехали мы к вечеру. И после теплой машины, где я успела даже задремать, на улице было очень холодно. Так холодно, что я выстукивала зубами дробь и дрожала от порывов ледяного ветра. Черт бы побрал эту позднюю осень. Максим Вениаминович куда-то умотал, приказав его ждать и никуда не уходить. Будто я горела желанием куда-то соваться или мне было куда идти.
Поудобней перехватив рюкзак, я оглядела окрестности. Прямо
Максим Вениаминович вернулся спустя десять минут, когда я окончательно задубела и даже зубами уже не получалось выбивать дробь.
– Пошли, тебя ждут, - меня окинули недовольным взглядом и, схватив повыше локтя, повели.
Шел он быстро, поэтому меня он практически волочил за собой. Я же с трудом успевала переставлять ноги и придерживать рюкзак, норовящий сползти с плеча. Пред директором детдома я предстала как марафонец после затяжной тренировки. Тяжело дыша и сдувая со лба прилипшую прядь волос, я с любопытством изучала сидящую за столом женщину лет пятидесяти. Светлые волосы были уложены в высокую прическу, белая рубашка с жабо очень ей шла, в свете лампы поблескивали брильянтовые запонки, такие же носила бабушка, когда была еще здорова. Тонкие пальцы женщины унизаны золотыми кольцами и, конечно, был еще маникюр, неброский, но стильный, как и макияж. И вообще выглядела она очень холеной. При нашем появлении женщина встала и доброжелательно улыбнулась. Только вот глаза оставались холодными, как ветер за окном.
– Виолетта Эдуардовна, прошу любить и жаловать Оксана Исаева, - Максим Вениаминович взял меня за плечи и поставил перед собой.
– Мы с вами о ней говорили, девочка она хорошая, воспитанная. Проблем с ней не будет.
Не обращая на него внимания, Виолетта Эдуардовна чуть кивнула головой и подошла ко мне так, что я смогла почувствовать запах розового масла. С трудом подавила в себе желание отшатнуться, ненавижу розовое масло. Когда бабушке сообщили, что родители разбились, она как раз держала в руках флакончик с эти маслом. Флакон тогда выпал из ее рук, разбился. Запах в раз заполнивший всю квартиру был стойки, липкий. Все похороны и поминки меня преследовал этот запах, сводил с ума. И до сих пор розовое масло у меня ассоциируется с бедой.
– Добро пожаловать в нашу семью, Оксана, - разглядывая меня, проговорила между тем директриса, выдергивая меня из воспоминаний.
Я с трудом сдержалась от резкого ответа. Семья? Мне не нужна новая семья, у меня была и навсегда останется в памяти только одна семья и других мне не надо. И вообще я не хочу больше ни к кому привязываться, уж слишком больно потом терять. Общение - пожалуйста, дружба и любовь - нет.
– Сейчас я позову Анну Михайловну, и она проводит тебя в общую спальню. На питание тебя поставят с завтрашнего дня, - спокойно рассказывала Виолетта Эдуардовна, так и не дождавшись от меня ответа.
Я же словно выпала из реальности. Директриса и Максим Вениаминович о чем-то говорили еще, потом пришла Анна Михайловна и увела меня. Темную, освещенную лишь одним ночником, спальню я не рассмотрела. И на второй
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Сердце замедляет бешеную скачку, и голова уже не так кружиться.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
изысканный бродит жираф.
В ушах перестает стучать кровь, и я могу расслышать громкий, издевательский смех. Над чем смеются? Или над кем? Удается разобрать "новенькая", но перед глазами до сих пор пелена и я не могу ничего разглядеть.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Гумилев как всегда меня спасает. Я разжимаю кулаки, на ладонях остаются полукружья от ногтей, провожу рукой по лбу, стирая выступивший пот.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Все хорошо. Просто очередная паническая атака, которые у меня появились после смерти родителей. Когда меня скрутило первый раз, бабушка, кажется, испугалась больше меня, а уже на следующий день меня познакомили с Ираидой Аркадьевной, психотерапевтом. Ежемесячные сеансы дали о себе знать. Со временем приступы стали реже, ассоциативными. Меня научили справляться с ними. Еще на самом первом занятии, Ираида Аркадьевна сказала, что у меня должен быть "словесный якорь", который удержит меня, не даст уплыть в это безумие. И для меня таким якорем стал "Жираф". Я твержу его, как мантру, и меня отпускает.
Однако я настолько погрузилась в себя, что не сразу заметила наступившей оглушительной тишины. А в следующий момент было поздно. Меня схватили за ногу и сдернули с кровати. С приглушенным вскриком я встретилась с полом. Было больно, унизительно и... непонятно. За что? За что они так со мной? Мы же незнакомы даже и никогда не пересекались. С трудом приподнявшись на руках, я уперлась взглядом в чьи-то старые потертые кроссовки. И все. Равнодушие, окончательно поселившее после смерти бабушки, на какое-то время разбилось вдребезги. Самообладание предательски покинуло меня, зато волна жгучей злости поднялась откуда-то из живота, затопила сознание и пихнула на необдуманные поступки.
Молча и сосредоточено я дернула "старые кроссовки" за ногу, роняя на пол. Сама же извернувшись, вскочила на ноги. Не глядя выбросила вперед кулак и... попала. Отчетливо хрустнули, кажется, кости. По комнате разнесся дикий вопль.
– Наших бьют!
На меня кинулись, больно дернули за волосы. Кожу голову опалило болью. Зашипев, я попыталась отбиваться, кого-то лягнула ногой и еще раз заехала кулаком. Но их было слишком много. Миг и я снова на полу, а у самого носа пролетает чья-то нога, и я сгибаюсь пополам от невыносимой боли в животе или ребрах. Не знаю. Я уже ничего не понимаю, перед глазами стоит красная пелена, и единственное, что мне остается, это прикрывать голову и живот, молиться, что б поскорее все закончилось...