Блюз
Шрифт:
– Давай задержимся здесь ещё на несколько часов. Хочу здесь пообедать.
– Да без проблем, – ответил проводник – спешить всё равно некуда. Ещё один плюс войны: всё время в твоём распоряжении.
Через какое-то время парни взяли себе по банке тушёнки и открыли ещё одну бутылку виски. На бутылке не было этикетки и акцизной марки. На всех продуктах в этом городе были приклеены одни и те же ярлыки: «Стратегический запас». Они сидели под той надписью с подтёками, которую Токарев увидел, как только проснулся.
– А я всё-таки знаю, как тебя зовут. –
– Браво! – Джазмен саркастически похлопал в ладоши. – Ты разгадал ещё одну тайну Бытия. Если бы за такие достижения вручали Нобелевскую премию, ты бы её обязательно получил.
Токарев промолчал. Его пояс обвивал кожаный ремень брюк, на котором висело ручное оружие: револьвер – слева, пистолет – справа.
Проводник обратился к нему и сказал:
– Дай-ка посмотреть. – И показал пальцем на револьвер.
Константин достал оружие из кобуры и подал его дулом к Джазмену. «Джонни» повертел револьвер в руке и с видом оружейного мастера на одном дыхании выпалил его характеристики:
– Рюгер, старый добрый Рюгер – соточка. США. Четвёртая категория, барабан на шесть патронов. Ствол – пятнадцать сантиметров. Весь из стали, только рукоятка сделана из дерева и резины. Вес – тысяча двести граммов в незаряженном виде. Калибр – ноль целых, триста пятьдесят семь дюймов, если мерить по американским критериям. Девять миллиметров – если мерить по нашим.
– И что, – равнодушно и как бы в отместку сказал Токарев, поедая тушёнку, – наступил тот момент, когда тебе понадобились восторженные аплодисменты, да? – Он сказал это и посмотрел в глаза собеседнику, как будто теперь и он видит проводника насквозь.
– Не без греха. – Не принимая близко к сердцу, спокойно ответил Джазмен. – Я раньше увлекался оружием… револьверы – моя любовь… как и музыка.
«Как и война, – подумал Токарев, – как и постоянная жажда кого-нибудь убить. Маниакальный синдром. Чума, пришедшая со Временем Начала».
Джазмен продолжал:
– Отдай его мне.
– Тебе что, Томпсона мало?! – Как бы обалдев от такой наглости, возмутился Токарев. – Или ты на стиле помешался?.. перед смертью-то.
– Дурень ты, – Ответил проводник и постучал себе по лбу, – разве с этим Томпсоном в Русскую Рулетку сыграешь?!
В голову Токарева пулей влетела какая-то ясность и ощущение понимания всех намерений Николая Кускова. Теперь не только Джазмен видел Константина насквозь, но точно так же и он видел Джазмена. Теперь Токарев бы, молча, распознал его блеф даже за покерным столом.
И он сказал:
– Ну, забирай. – Токарев снял кобуру и отдал её проводнику.
Он уставился куда-то вдаль, в глубину подземных улиц. Лампы в секции сто девяносто замигали и погасли… потом – в секции двести десять… затем – в триста четвёртой секции. Из приближающейся темноты вырвался бешеный ветер. Джазмен не обращал внимания, а Токарев просто наблюдал за происходящим.
«Перебои с электропитанием. – Подумал он. – Не удивительно: этой ночью весь город был стёрт с лица земли».
Тьма к этому времени уже объяла секцию
– Пойду, найду фонарик. – Сказал Константин. – Тут наверняка где-то есть.
Но в этот момент из тёмных закоулков раздался оглушительный выстрел, как по звуку определил Токарев, стреляли из СВД. Это был трассирующий патрон. Светясь и оставляя за собой дымный след, он погас в том месте, где сидел Джазмен.
– Шухер! – Закричал Токарев и сделал рывок ближе к центру улицы. – Это атака! Эй, ты! Это атака!
Он достал из кобуры пистолет и выпалил пол обоймы в темноту.
Свет загорелся. В подземных улицах всё ещё гуляло эхо выстрелов.
Джазмен сидел всё в таком же положении с револьвером в руке, и его глаза были открыты. Но он был мёртв. У него в голове была сквозная дыра. Токарев бросился к нему и (что странно) стал в слезах и в истерике хлестать проводника по щекам, надеясь, что тот оживёт. Проводник с огромной дырой в голове отвёл руки Токарева, заглянул ему в глаза и сказал:
–Ну что, опять?! – И со средней силой всадил ему кулаком справа по челюсти. Токарев упал и отполз на несколько метров. Его глаза были полны сумасшедшего страха перед необъяснимым. Джазмен добавил. – Это тебе, чтобы к реальности вернулся! – И ещё раз добавил, но уже посильнее. – Мразь…
Больше никто ничего не говорил. Наступило молчание. Константин Токарев подполз к стене, достал из внутреннего кармана пальто тетрадь с «Посланием…», взял карандаш и записал:
«Одиннадцатое июня. пятого г. от В.Н. Вчера мы разгромили город Владимир и искупались в канализации. Теперь я заболел из-за того, что мне пришлось мыться в ледяном озере. Болит горло, насморк и озноб. Возможно, температура. Я пишу тебе это послание, находясь в городе, расположенном прямо под Владимиром на глубине ста метров. Там, на верху, лежат тысячи, десятки тысяч людей, и все они мертвы. Генетический мусор.
Когда кто-то, кого ты хоть немного знал, умирает… В такие моменты ты по-настоящему чувствуешь себя живым. Я это знаю – так же, как и все остальные. Рядом со мной сидит проводник нашего поезда… вот его фотография. – Он положил на следующий лист ту фотографию, которая была сделана им, ещё когда они уходили из деревни оседлых. Пасмурный день, сытые разодетые партизаны на фоне пожухлой травы на полях и «Чикагский Джонни» с автоматом на первом плане. Мерзлота. Токарев продолжил: – На этой войне он стал мне самым близким человеком. Я не говорю, что он мне близок… Я говорю, что он мне ближе всех. Последнее время у меня бывают приступы сумасшествия, и только что я подумал, что этого парня убили. Сначала я впал в истерику (что весьма для меня странно), но когда выяснилось, что проводник жив, я, где-то глубоко в душе, был даже огорчён тем, что он не умер. Меня гложет желание опять почувствовать себя живым. Здесь, на этой планете, в эти смутные времена, это так важно. Именно поэтому и я, и этот парень на фотографии, и все остальные так любим лишать жизни других людей… Чтобы чувствовать себя живее всех живых. Это тоже своеобразное выживание…»