Боба нет
Шрифт:
Боб выглядит скучающим.
– Итак? – говорит Хед. Угроза облекает его, словно облако пыли.
На глаза Моне попадается Экк. Стремительно нагнувшись, она берет его поперек спины и плюхает на стол, где он и стоит, помаргивая.
– Вот, – говорит Мона.
– Это что же за ставка? – презрительно спрашивает Хед.
Боб зевает, убирает с глаз волосы.
– Последний из Экков. Все остальные вымерли.
– Чрезвычайно ценный, – пылко сообщает Мона.
Экк, подрагивая,
– Остался только один. Он реже редкого. – В глазах Моны появляется ненатуральный блеск.
Эстель встает.
– Прекратите, – тихо говорит она. А затем погромче: – Прекратите!
Все поворачиваются к ней.
– Верните его на пол. Он же не вещь, а живое существо.
– Он мой, – настаивает Мона, – я могу делать с ним что захочу.
И в доказательство тычет в него пальцем. Экк коротко вскрикивает, а Мона поворачивается к Хеду:
– Вот моя ставка. Последний из Экков. Его жизнь. Делайте с ним что хотите.
Эстель обращается к одному из игроков:
– Принесите, пожалуйста, черный кофе.
Она снова смотрит на Мону, которая помахивает над головой стаканом, требуя, чтобы его пополнили джином. Эстель вытягивает перед собой руку, останавливая собравшегося подойти к Моне лакея.
– Довольно, Мона, – голос Эстель спокоен. – Экк, ты можешь идти.
– Ничего он не может, – твердо говорит Мона. – Это мой Экк.
Она не спускает поблескивающих глаз с Хеда.
– Вообще-то он мой, – бормочет Боб. – Ты его до сих пор и не замечала.
Хед глумливо усмехается.
– Да на что он мне? Ладно, он последний из Экков. Но все равно же ничего не стоит.
Зверек поникает.
Мона, которая выглядит после всего выпитого немного рехнувшейся, склоняется над столом и, понизив голос, сообщает:
– Говорят, что и в девяти тысячах галактик не найти животного, чье мясо вкуснее, чем у Экков, – и, не отпуская взгляд Хеда, еще понижает голос – до шепота: – Только между нами, потому-то он и последний.
Боб округляет глаза.
Для Экка происходящее оказывается испытанием непосильным, он возмущенно пищит и съеживается. Эстель протягивает к нему руку.
– Никто, – тихо говорит она, – никто тебя съедать не собирается.
И обращается к отцу:
– Ты же не станешь?
Ни Мона, ни Хед не выказывают слабости и первыми взгляда не отводят.
– Вкуснейшее в девяти тысячах галактик мясо? – задумчиво произносит Хед. – Почему же я никогда не пробовал Экка?
Он задумывается еще на миг, а затем протягивает перед собой руку.
– Идет.
– Минуточку. Это мой Экк, не ваш. – Гневный взгляд Боба блуждает между его матерью и Хедом. – Если кто его и отведает, так я, а не вы.
Эстель снимает Экка со стола.
– Не слушай их, – шепчет она. И строго произносит, обращаясь ко всем игрокам: – Прекратите сейчас же. Это неправильно. Вы и сами знаете. Боб! Он – твой зверек. Не позволяй им так поступать.
Боб обмякает в кресле.
– Давайте продолжим игру. Мне еще нужно кое-что сделать.
Мрачно улыбаясь, Мона извлекает откуда-то и протягивает дилеру новехонькую колоду, тот распечатывает ее, сдает карты. Меньше чем через минуту игра завершается.
Поняв, что произошло, Экк начинает подвывать.
Мона удаляется шаткой походкой, глаза ее косят. Боб, бормоча что-то, идет следом. Прочие игроки расходятся.
Эстель опускает твердую ладонь на руку отца.
– Ты не можешь съесть его, папа.
– Ставка есть ставка.
– Это всего лишь слова, – говорит Эстель.
Имото Хед улыбается своей не весьма привлекательной улыбкой.
– Мне просто не терпится отправить в рот мой первый кусочек Экка. И, очевидно, мой последний.
И он смеется своим не весьма привлекательным смехом.
Экк сжимается.
– Прошу тебя, папа, не при нем.
Хед постукивает пальцами по столу.
– Я выиграл Экка честно и справедливо и могу съесть его, когда захочу.
– Я не позволю его съесть. – Лицо Эстель спокойно и лишь самую малость, но непреклонно. Тон холоден.
Глаза Хеда темнеют. Волны черного смрадного дыма расходятся от него.
– Уговор, – рокочет он голосом низким, как смерть, – есть Уговор.
Эстель даже не вздрагивает.
Присутствие отца рядом с ней обращается в опустошительное отсутствие, в принявшую форму Хеда пустоту, что всасывает в сердцевину свою любой свет и тепло.
Однако на дочь его и это впечатления не производит. Хед, куда ни глянь, натыкается на ее взгляд. И наконец вздыхает, перестает дымиться и снова становится видимым ясно.
– Ладно, ты же знаешь, я старичок бесхарактерный. Он получит отсрочку.
Эстель слегка расслабляется. Взгляд ее становится мягче, она опускает ладонь на руку отца.
– Спасибо, папа. Я не сомневалась в твоей разумности.
– Шесть недель. А потом я его съем.
Она цепенеет.
– Шесть недель?
– Шесть недель. Пусть пока привыкает к этой мысли.
Экк сваливается на пол, уползает в самый дальний угол комнаты и скукоживается там, как наполовину спущенный футбольный мяч. Он не думает, что ему удастся привыкнуть к этой мысли.