Боба нет

Розофф Мег

Подобно многим девушкам ее лет, Люси жаждала любви. И утолить эту жажду было несложно. Однако та же самая светозарность, что влекла к ней совершенно посторонних людей, ей и мешала. Одни мужчины считали ее волнующие очертания свидетельством глупости. Другие полагали, что она заносчива. Третьи думали, что она в их сторону и не посмотрит, так чего ж тогда из кожи-то лезть? И потому ее потенциальные ухажеры в удивительно больших количествах самоисключались еще до того, как она получала шанс узнать их имена.

А тут еще мать, которая вечно подталкивала ее

в сторону «подходящих» мужчин, намекая при этом, что в ее дни девушки не сидели в ожидании мистера Что-Надо, но выходили на люди, проявляли предприимчивость. Результаты такой предприимчивости представлялись Люси сомнительными. Мать, явно много чего повидавшая в свое время, кончила тем, что вышла замуж за отца – милейшего человека, однако она (даже на любовный взгляд Люси) почти ничего общего с ним не имела. И мысли Люси перетекли, что случалось в последние годы нередко, к ее крестному отцу, Бернарду. Интересно, была ли мать предприимчива и с ним?

А, ладно, черт с ними со всеми, думала Люси. Ей всего двадцать один год. Времени, чтобы привести в божеский вид интимную сторону жизни, у нее предостаточно. И вообще, быть в ее возрасте девственницей – не такая уж и трагедия. Пусть оно и ощущается как таковая.

Люси схватила ключи, телефон, сумочку, заперла дверь и побежала к автобусной остановке – опаздывающая, злая на мать из-за разлитого чая. Если автобус не появится сию же минуту, у нее не останется времени, чтобы позавтракать. Придется поститься до одиннадцати. Мысль эта разозлила ее еще сильнее.

Однако автобус пришел сразу, пробок не было, водитель сумел проехать на зеленый шесть светофоров подряд. Ко времени, когда Люси сошла на своей остановке, она почувствовала себя бесконечно веселее.

Хозяин кафе приветствовал ее взмахом руки.

– Тост?

– Два, – ответила она. – И кофе, пожалуйста.

Увидишь поутру дружеское лицо, и сразу все меняется. Простая встреча с приятным человеком – вот и все, что требовалось, чтобы улучшить ее настроение, и на работу Люси пришла веселой и радостной, как всегда. После кофе и тостов она стала даже удивляться тому, что вообще ухитрилась расстроиться. В сущности, удовольствия жизни так просты. Человек просто-напросто должен ценить то, что у него есть, и сознавать – ладно, бывает и хуже.

8

Мать Боба играет в покер и потягивает джин. Выиграв изрядное число партий, она приходит к заключению, что джин, должно быть, приносит удачу, и переключается на двойные порции. Сдача за сдачей, карты складываются во флеши, стриты и пары, пока фишки Моны не выстраиваются в большую волнообразную стену, за которой она укрывает свое упоение.

Боб, как обычно, появляется поздно, да еще и в компании Экка. Он занимает пустое место рядом с матерью, кивает дилеру. Экк мгновенно перемещается к концу стола и с неприкрытым вожделением вперяется взглядом в блюдо сэндвичей.

– А это кто? – восхищенно воркует Мона, глядя на зверька. – Какая прелесть. Это твое…

Она двусмысленно приподнимает

бровь.

– Мое кто?

– Твое дитя? – Мона помавает пальцами, однако зверушка держится от нее на расстоянии, как можно дальше вытягивая нос и осторожно принюхиваясь к ее руке.

– Мое дитя? Конечно нет. Ты посмотри на него. Это Экк, во имя всего святого. Разве у него мой нос? Приди в себя, мама. Он никто. Просто такая безделушка.

Безделушка? Экк мрачнеет, обиженно распушает мех. Он всегда считал себя стоящим на ступень-другую выше любой безделушки.

– Иди сюда, маленький Экксик, – подманивает его Мона и, когда Экк на шаг приближается к ней, похлопывает зверюшку по голове, гладит по шкурке и воркует: – Смышленая безделушка. Милая безделушечка. Он правда не от тебя произошел, дорогуша? У него ротик чем-то напоминает твой, когда ты был крошечным…

Боб сощуривается, хмурит брови.

Сидящий напротив Моны мистер Имото Хед откашливается.

– Мы сюда балабонить пришли или в карты играть?

В голосе его слышатся угрожающие раскаты. Он питает определенную слабость к Моне, но не к ее сыну, который имеет обыкновение подсаживаться к карточному столу, чтобы прибрать к рукам то, что выигрывает мать.

Впрочем, и с теми, кто ему нравится, мистер Хед до любезности не снисходит.

Рядом с Хедом сидит его дочь, Эстель, предпочитающая держаться в тени девушка с тихими повадками и холодным умом. Она не играет, никогда. Теперь она смотрит на Экка.

– Привет, – говорит она. – Какое прелестное существо.

– Пре-лестное? – Боб ногой пинает Экка в бок, и тот валится, взвизгнув от боли. – Слыхал? Она считает тебя прелестным.

Эстель, которая мигом засекла, на что нацелился Экк, снимает со стола блюдо с сэндвичами и предлагает их ему. Глаза Экка округляются от вожделения. Он сжирает сэндвичи – никто и моргнуть не успевает – и тяжело припадает, умиротворенный, к ноге благодетельницы. Та нагибается, чтобы погладить его, Экк сонно урчит.

Снова сдают карты, Мона неторопливо берет свои. Ничего. Она пасует.

Боб, нахмурясь, следует ее примеру, досадливо хлопая картами о стол. Экк вздрагивает.

Следующая сдача столь впечатляюще дурна, что в голову Моны закрадывается подозрение насчет нечистой игры. Она пробегает взглядом (не так чтобы твердым) по ничего не выражающим лицам игроков. Вытягивает из колоды три карты и кричит, требуя еще джина.

На двадцать четвертой худшей в истории покера сдаче все достояние Моны сводится к горстке фишек, не превосходящей размерами чайную чашку. Она озирается, изучая физиономии своих противников. Разумеется, у каждого из них есть возможность – иными словами, сила – для мухлежа, однако правила галактического покера нерушимы и за всю его долгую, запутанную историю никто еще ни разу не сжульничал. По крайней мере, в жульничестве не признался.