Боевая рыбка
Шрифт:
"Поллак" была иной. Намного старше и более утонченной. У нее были болезни, из-за которых ее давно следовало бы вывести из боевого состава, но она не была ни запущенной, ни затхлой. С неким обманчивым налетом небрежной претенциозности - обманчивым лишь в том, что, когда она была призвана действовать, всегда была готова попытаться сделать несколько больше, чем позволяла ее хрупкая конструкция. И она была столь необычной в своем коварном нраве, внешне как будто кротком поведении, что производило впечатление гораздо более глубокого характера, чем у самых дерзких молодых субмарин. Придя на нее уставшим от напряжения трех боевых походов и раздосадованным тем, что не был отпущен домой на строительство новой лодки, я скоро нашел в ней одну из наиболее запечатлевающихся в памяти "старых
Она была на пути в Пёрл из Сан-Франциско, когда началась война. Через неделю после нападения японцев она в числе трех американских подлодок, вышедших на боевое патрулирование из Пёрл-Харбора, под командованием капитан-лейтенанта С.П. Моузли шла в район Токийского залива. Первое японское торговое судно из потопленных силами Тихоокеанского подводного флота пустила ко дну именно "Поллак".
И как и подобает первопроходцу, у ее офицеров были особые и довольно примечательные мероприятия на берегу. Я узнал о них после своего первого дня на борту лодки. Когда часы пробили четыре, я обратил внимание на общее движение, готовящихся к чему-то вне служебных обязанностей офицеров.
– Давай, Джордж, - сказал Роби Палмер. - Пойдем в "Хейл-Уохайн".
– Что это? - спросил я, прекрасно зная, что "хейл уохайн" на местном языке означает "дом девушек".
Роби только усмехнулся мне.
– Увидишь, - пообещал он, и мы все втиснулись в джип, приписанный к "Поллак", и повернули к Маноа-Вэлли на Армстронг-стрит и ехали, пока не достигли большого двухэтажного дома, имевшего уютный домашний вид.
– Это здесь, - сказал Роби. Другие офицеры повыскакивали из машины, а Роби положил руку на мое колено. - Может быть, я лучше сначала объясню, сказал он.
И я был ознакомлен с одним из самых необычных и чудесных непременных атрибутов войны.
В "Хейл-Уохайн" проживало семейство из шести или семи американских девушек, оставшихся в живых после отправки морем на материк большей части гражданского персонала в Гонолулу. Большинство из них работали на военно-морские силы и армию. Все они были из хороших семей, и у них имелись в Гонолулу друзья, которые их поддерживали. Для удобства они жили вместе с одной прислугой и по очереди занимались домашним хозяйством. В начале войны какой-то дальновидный офицер с "Поллак" терпеливо и благопристойно водил дружбу с этими молодыми женщинами и так преуспел, что их дом стал открытым для офицеров с "Поллак", когда бы они ни появлялись в порту.
Это была связь, которая опиралась на строгое выполнение норм поведения и морали. Все отдавали себе отчет в том, что один шаг за эту грань опорочит все предприятие, и ни один офицер "Поллак" не осмелился бы навлечь на себя гнев товарищей, лишив их этого оазиса красоты и благопристойности среди пустыни войны.
Роби объяснил мне все это, а затем представил Труди Крафт, Соррел Вайнрайт и другим как нового старшего помощника на "Поллак". Там мы отобедали, посидели часок-другой, беседуя, играя в карты и планируя устроить пикник. К тому времени, как мы собрались уходить, мне казалось, что я знаю этих девушек всю жизнь.
Прошло три недели, прежде чем "Поллак" была готова вновь выйти в море, и за это время "Хейл-Уохайн" стал для меня почти таким же домом, разве что без Энн и Билли. Трудно объяснить, насколько освежающим и дающим отдохновение было это изысканное общество для того, кто привык месяцами находиться в компании таких же, как он, грубых, плохо пахнущих людей. Мы устраивали танцы и обеды в "Хейле" и пикники на Гавайях. Все, что могли сделать, чтобы скрасить жизнь компании одиноких моряков, они делали, и всегда в рамках приличия. Комендантский час начинался в девять, и обычно мы уходили к этому времени, хотя случалось так, что возвращались на Гавайи позже и очень боялись, что нас задержит патруль, так как сомневались, поверит ли какой-нибудь военный патруль в мире в невинный характер нашего вечернего времяпрепровождения. На втором этаже "Хейл-Уохайн" располагалась общая спальня, и вход нам туда был воспрещен, но в нашем распоряжении был первый этаж - кухня, столовая, большая гостиная. Мы, офицеры, много кулинарничали.
На протяжении всех трех недель до того, как "Поллак" была готова к боевым действиям, у меня никогда не возникало чувства неверия в нашу счастливую фортуну. Я был так же поражен, как если бы сказал: "Сезам, откройся!" - и передо мной открылась бы пещера, полная драгоценностей.
* * *
В качестве старшего помощника на "Поллак" я должен был стать ее штурманом, и эта перспектива меня беспокоила. Гэс Вейнел, место которого становилось моим, был офицером, чье мастерство штурмана было известно каждому в нашем классе военно-морской академии, в то время как мои собственные подзабытые штурманские навыки оставляли желать лучшего, о чем мне напомнила их проверка на практике во время возвращения на "Уаху" домой.
Но, несмотря на свою хрупкость, "Поллак" оказалась лодкой, которой удобно управлять, и, когда в начале марта 1943 года после трехдневного тренировочного периода мы отбыли из Пёрла, я уже предвкушал, что патрулирование будет своего рода прогулкой на отдыхе. Мы с капитаном Роби Палмером были старыми и близкими друзьями, и я знал его как дружелюбного человека и прекрасного командира. Инструкции предписывали нам сначала проследовать на Мейкин-Айленд, атолл на северной оконечности островов Гилберта - район, который в то время не был таким уж опасным. Я надеялся, что по окончании этого патрулирования мне будет предписано вернуться домой. А экипаж, как офицеры, так и матросы, большей частью были ветеранами "Поллак" и служили на лодке еще с довоенного времени, и опыт долгой службы приучил их к непринужденному отношению к тому, как она себя вела. В ее возрасте и при ее немощи она, конечно, не могла стать грозой морей. Когда разразился кризис, она выложилась полностью и даже сверх того, но жизнь продолжается, и почему бы не сделать ее как можно более приятной?
И жизнь на "Поллак" была приятной. Экипаж мог похвастаться изысканными развлечениями, которых не было на других субмаринах. Например, моряки на "Поллак" играли в шахматы, большинство, независимо от ранга или звания, играло по-настоящему хорошо. Во время своего последнего патрулирования они провели турнир, кульминацией которого стал поединок в финале между блистательным Гэсом Вейнелом и негром - помощником стюарда. Гэс проиграл.
Раньше я иногда играл в шахматы, но по сравнению с большинством этих людей выглядел новичком. И, кроме того, у них были непривычные и чудесные произвольные трактовки учебника правил игры в шахматы, который мне пришлось изучить, чтобы постоять за себя. Принципы игры в шахматы на "Поллак" заключались не только в том, чтобы перехитрить противника, но также чтобы сломить его. Если, сделав ход, вы понимали, что он был ошибочным, и могли переходить до того, как противник вас остановит, - все нормально.
Мне довольно долго пришлось привыкать к виду игрока, обегающего стол кают-компании, хватающего руки своего соперника и прижимающего их, пока сам он делал собственный ход при помощи зубов.
Итак, мы погрузились в настолько беззаботное настроение, насколько это было возможно на подводной лодке, направляющейся в неприятельские воды, а я приступил к посвящению себя в загадочный мир навигации. Для этого была масса времени, потому что только два заметных события произошло в первую неделю и в середине патрулирования. Одним из них был острый приступ аппендицита у одного из наших моряков по фамилии Гамильтон, которому делали холодные компрессы и давали сульфатиазол, создавая условия разумного комфорта в течение всего похода, несмотря на настойчивые требования нашего корабельного врача произвести удаление аппендикса своими средствами. Другим заметным событием стала атака с воздуха на шестой день пребывания в море. Мы погрузились на сто пятьдесят футов до того, как упала бомба, и "Поллак" почти не вздрогнула. В это время я был настолько озабочен своим первым расчетом подхода к берегу, что почти не обратил на нее внимания.