Боевыми курсами. Записки подводника
Шрифт:
Фашистская авиация вновь преследовала нас, задерживая наше продвижение. Уклоняясь от самолета противника, мы погрузились. Подводная лодка оказалась «тяжела».
– Из уравнительной цистерны за борт, - последовала команда инженера-механика Шлопакова.
Отрепетовав приказание, командир отделения трюмных Быков включил главный осушительный насос и стал откачивать воду из уравнительной цистерны за борт. Через расчетное время он его остановил.
Александр Быков был ветераном нашего корабля. До службы на флоте он работал на железной дороге помощником машиниста.
Во время бомбежки противолодочными кораблями противника он по-своему оценивал расстояние до разрыва глубинных бомб, приговаривая:
– Вот эта поближе разорвалась, черт побери… Эта подальше, эта еще дальше… Потерял нас фриц! Иди, иди, гад, несолоно хлебавши…
Много лет Александр Быков дружил с командиром отделения торпедистов Артемом Нероновым. Спальные койки у обоих располагались рядом в носовом отсеке, и во время отдыха они часто вели между собой дружеские разговоры.
– Ну, как у трюмачей дела, Саша?
– обычно начинал Неронов.
Саша Быков снимал ботинки, присаживался на койку друга, не обижаясь на него за фамильярное обращение «трюмами» вместо «трюмные», и начинал рассказывать о своих подопечных Соколове и Балашове.
Быков был рассудителен и быстро располагал к себе товарищей. Их дружба с Нероновым, видимо, строилась на том, что Быков, разговорчивый и общительный, умел поддержать, дать дельный совет. Молчаливый Неронов всегда готов был выслушать друга, а этот дар присущ далеко не каждому.
Неронов застенчивый, улыбчивый, разговаривал тихо, никогда не повышал голос. Спокойствием и выдержкой он покорял торпедистов, благотворно влиял даже на неукротимого Костю Баранова.
Я направился в центральный пост - подошло время всплытия…
На всем переходе тучи ни разу не закрывали солнце, и оно ярко заливало все море. Вот и сейчас по голубому [138] небу медленно двигались редкие перистые облака причудливой формы. Время от времени они обгоняли друг друга и сходились в белоснежные узоры. Но любоваться небесными картинами пришлось недолго.
– Слева по носу самолет! Высота 300 метров!
– Ишь, черт, как низко летит!… - воскликнул кто-то из наблюдателей.
– Срочное погружение!
– скомандовал вахтенный офицер, и подводная лодка быстро ушла под воду, успешно уклонясь от очередного фашистского самолета.
И так много раз. Частые ревуны, предвещающие начало очередного срочного погружения, стали обычным явлением, - погружались одной сменой.
– Надо пересмотреть маршруты переходов на Кавказ, - поделился я мыслями с комиссаром, и он поддержал меня в этом.
Жаркий солнечный день сменился ласковой южной ночью с яркими звездами. Нежной прохладой дышали эти ночи, принося нам огромное
Близится полночь. Жизнь на подводной лодке затихает. Лишь вахтенный офицер и матросы его смены бодрствуют, неся ходовую вахту на боевых постах. Команда заметно устала от беспрерывных уклонений от самолетов противника.
Утром 6 июня мы пришли в Туапсе. Нас встретили офицеры штаба флота и базы. На стенке торгового порта виднелись штабеля новых грузов. Мы сразу же приступили к их погрузке. Все работы шли организованно и слаженно.
На следующий день, 7 июня, в 12 часов 30 минут мы покинули Туапсе, курс - на Севастополь.
И вновь мы зорко вглядывались в морскую штилевую даль и безоблачное небо. И вновь подвергались преследованию немецкой авиации. Теперь, изучив маршрут наших переходов, фашистские самолеты точно выходили на наш курс.
Все чаще и чаще нас стали атаковать торпедоносцы. Летая на небольшой высоте и почти сливаясь с горизонтом, [139] они заходили в атаку, как правило, со стороны солнца, но наши сигнальщики и наблюдатели бдительно несли вахту. Не было случая, чтобы вражеские самолеты застали нас врасплох.
Несмотря на полный ход - 18 узлов, от нас не отставали стайки молодых дельфинов. Вылетая из воды, они поблескивали в лучах заходящего солнца изогнутыми спинками с остроконечными плавниками и снова ныряли в море, продолжая игривую погоню. На небольших ласковых волнах покачивались редкие важные чайки. За кормой разноцветными искорками сверкала полоса кильватерного следа. Берега Кавказа отступали все дальше и дальше, пока наконец не растворились в наступивших сумерках…
К вечеру 8 июня мы подошли к Севастополю. Пройдя минное поле, всплыли у 35-й береговой батареи.
Форсирование минного заграждения всегда испытывало волю всех членов экипажа, а в этих походах - особенно. Но все закончилось благополучно, и мы невредимыми вырвались из смертельных объятий коварного минного поля. Пройдя минное заграждение, мы пошли к берегу, над которым кружили самолеты.
Невзирая на господство немецкой авиации в воздухе, наши летчики не прекращали отчаянных боевых вылетов. Мы хорошо видели аэродром у херсонесского маяка, который пытались сровнять с землей немецкие авиация и дальнобойная артиллерия. Над испещренным воронками летным полем барражировали вражеские истребители, не давая нашим самолетам ни взлететь, ни приземлиться. И все-таки наши летчики регулярно поднимали в воздух краснозвездные машины и беспощадно разили врага.
Истребители поднимались в воздух до начала бомбежек и артобстрела противника: разгоняли «Мессершмиты», чтобы те не мешали взлету штурмовиков. Но когда наступало время налетов фашистской авиации, взлетное поле буквально сотрясалось от взрывов вражеских авиационных бомб. Одна волна фашистских бомбардировщиков уходила, а на смену ей шла другая. И так в течение всего дня. К вечеру наступало зловещее затишье. Казалось, [140]после этих жесточайших налетов от аэродрома ничего не осталось. Но проходило немного времени - из развалин и укрытий появлялись летчики, и аэродром вновь оживал…