Боевыми курсами. Записки подводника
Шрифт:
В группе мотористов мое внимание привлекали два человека - командир отделения Петр Яковлевич Индерякин и моторист Аршак Минасович Аракельян.
Петр Яковлевич был родом из Астрахани, и вся его натура была пронизана духом свободолюбия и независимости. Официального отношения к себе он совершенно не терпел и на подобное обращение отвечал грубовато, даже немного развязно. Но когда его называли по имени-отчеству, он готовился слушать внимательно, и было заметно, как он становится все более подтянутым. Его бодрый [119] ответ: «Будет сделано!» - всегда гарантировал своевременное выполнение любого задания, которое с этого момента становилось законом для него
Индерякин обладал удивительной способностью воплощать свои технические знания в быстрые и эффективные действия, причем это качество было известно всем. К личным удобствам он относился с полным безразличием. Никто из команды не удивлялся, когда узнавал, что Индерякин во время ремонта не уходил с подводной лодки и даже спал за дизелями. На дивизионе он заслуженно снискал себе славу лучшего командира отделения мотористов.
Его глубокие знания устройства дизелей были известны не только среди личного состава подводных лодок, но и среди рабочих-судостроителей. Я помню немало случаев, когда при строительстве подводной лодки рабочие Николаевского судостроительного завода обращались к Индерякину за помощью и называли его не иначе, как Петр Яковлевич. И Петр Яковлевич не спеша шел за ними в дизельный отсек. Индерякин был прирожденным мотористом, он быстро и досконально изучил новые четырехтактные дизеля с наддувом марки «1Д».
Красив был Индерякин в деле. Невозможно было им не любоваться, когда он брал в руки слесарный инструмент и начинал подгонять подшипники или протирать клапана. Когда мотористы начинали ремонт, он всегда брался за самые трудные операции. Тут же, на ходу, он учил своих подчиненных мотористов работе. Это позволяло каждому новичку быстро стать специалистом. Многие мотористы подражали ему не только в работе, но и в общении друг с другом.
В группе мотористов всегда царила атмосфера дружбы и взаимовыручки. Каждый стремился прийти на помощь товарищу, если тот в этом нуждался. Все они работали и несли ходовую вахту у дизелей на равных. Однако при форсированных ходах Петр Яковлевич становился на вахту сам и нес ее бессменно.
После получения ответственного задания Петр Яковлевич мог попросить лишь одно: [120]
– Товарищ командир, прошу организовать харч в отсеке.
– Таким образом он проявлял заботу о своих подчиненных.
Получив согласие, он собирал подопечных - «мотылей», как он любил к ним обращаться, - задраивал переборки пятого отсека и приступал к действу: что творилось в этот момент в отсеке, никто не мог себе представить, но после этого мотористы выходили довольные, чумазые и с гордостью демонстрировали результаты своей работы.
Второй моторист, друг Индерякина, Аршак Минасович был из Армении. Его большие черные, выразительные глаза всегда смотрели мягко и приветливо. Улыбка не сходила с его молодого лица. Он, что называется, ел глазами своего командира отделения и называл его при любых условиях не иначе, как Петр Яковлевич. Тот, в свою очередь, только его одного называл по имени-отчеству.
Это была очень своеобразная, красивая и по-настоящему мужская дружба. Что их сближало, трудно сказать: видимо, резкость одного и олимпийское спокойствие другого.
Прослужили Петр Яковлевич и Аршак Минасович на флоте по 10 лет, из них семь - на подводной лодке «С-31». Такой же путь прошли и остальные краснофлотцы. В 1939 году на флоте был увеличен срок действительной службы до 5 лет, и в 1941 году они должны были демобилизоваться, а тут грянула война и спутала все карты их жизненного пути.
По- своему
Мамцев был хорошим моряком, не укачивался, был крепко сложен, аккуратен, никогда не унывал. В самой сложной боевой обстановке был собран и не терялся. При всех всплытиях подводной лодки он неизменно находился рядом со мной. Выскочив на мостик, мы оба быстро осматривали горизонт и воздух: убедившись в том, что противника нет, я занимался управлением корабля и руководством продувки цистерн главного балласта, а Мамцев внимательно следил за обстановкой в море. Не раз нас накрывали с головой черноморские [121] волны. Мы первыми встречали непогоду и, мокрые, но всегда довольные удачным всплытием, спускались в центральный пост, переодевались и снова вместе поднимались на мостик на ходовую вахту.
Рулевой Мокрицын был застенчив, худощав и имел существенный для нашей службы недостаток: будучи крайне подвержен морской болезни, когда мы всплывали при сильной качке и шли в надводном положении, полностью терял работоспособность. В этих случаях ходовую вахту у вертикального руля нес за него Федор Мамцев. Если обстановка была несложной и угрозы от противника не ожидали, Мамцев, с моего разрешения, провожал своего подопечного на мостик, чтобы свежий воздух хоть как-то облегчил его страдания. Когда ночь заканчивалась и подводная лодка погружалась, Мокрицын постепенно приходил в себя и с подчеркнутой старательностью начинал ухаживать за механизмами, почти бессменно неся дневную вахту за себя и за Мамцева.
Я несколько раз предлагал Мокрицыну списаться на берег, перейти на другую службу, и каждый раз он отказывался, предпочитая морские муки на подводной лодке более спокойной и легкой службе на берегу.
31 мая перед восходом мы точно подошли к подходной точке фарватера. Видимость хорошая, отчетливо видны створные знаки. Еще раз уточнив свое место, погрузились и по фарватеру пошли к родным берегам осажденного Севастополя.
Пройдя минное поле, мы подошли к берегу. В районе 35-й береговой артиллерийской батареи всплыли в позиционное положение и сразу же приступили к вентилированию аккумуляторной батареи и отсеков подводной лодки.
Перед глазами раскинулась печальная панорама осажденного Севастополя. Он был в дыму и пламени пожаров. Небо над ним померкло от неоседающей известковой пыли и дыма. Мы наблюдали разрывы множества бомб, снарядов и мин. Перед нашими глазами горело и трепетало огненное полукольцо оборонительного обвода. Защитники города дрались геройски и самоотверженно. На всей огромной площади побережья от Качи, Бельбека, [122]Инкермана и города до Балаклавы и мыса Фиолент не было клочка земли, на котором не рвались бы бомбы, снаряды и мины. Черные султаны пыли и дыма зловеще вскидывались в воздух. Больно нам было видеть родной Севастополь в его новом обличье.
Вдали, у Балаклавы, мы заметили силуэт всплывшей подводной лодки. Точно опознать ее было трудно, но она походила на «С-32», вышедшую из Новороссийска в Севастополь несколько раньше нас. Вдруг около лодки взметнулся огромный столб воды, заслонивший собой весь ее корпус. С падением этого столба исчез и силуэт подводной лодки. Не дожидаясь, пока нас тоже заметят, мы срочно погрузились и стали маневрировать у берега на перископной глубине.
Яркое солнце медленно садилось в тихое море, освещая косыми лучами руины осажденного города. Вечерние сумерки сгущались, и во мгле еще более отчетливо стали видны глубокие раны, нанесенные городу фашистами.