Боевыми курсами. Записки подводника

Белоруков Николай Павлович

Люди задыхались, у них нарастали слабость и сонливость, свободные от вахты члены команды ложились на [148] койки, а некоторые даже пытались сдерживать дыхание. От невероятно высокой влажности мокрым было все: постельное белье, подушки, простыни, одежда и головные уборы. Такие условия предрасполагали к возникновению кожных заболеваний, которые часто мучили личный состав.

Жара и духота быстро изнуряли и выматывали людей. У вахтенных матросов и офицеров от духоты замедлялись движения, снижалось внимание и терялась сосредоточенность. Постепенно начинало подводить зрение: глаза слезились, картинка становилась нечеткой, расплывалась, мутная

пелена заволакивала взор.

Кто- то в носовом отсеке потерял сознание, но, невзирая на очевидную опасность, команда мужественно переносила кислородное голодание, приободряя и воодушевляя друг друга. Мне подумалось, что нехорошо было бы задохнуться в подводной лодке на полпути, да еще с грузом для Севастополя. Пришлось включить средства регенерации воздуха. Я очень надеялся, что скоро нам удастся всплыть…

Трудный многочасовой переход прибрежным фарватером близился к концу. После Балаклавы картина побережья резко поменялась: началось пустынное высокогорное плато, на котором была расположена героическая 35-я батарея. Это была стационарная крупнокалиберная башенная батарея калибра 305 миллиметров. Она с первых и до последних дней обороны Севастополя верно служила ему, ведя огонь из своих орудий по наступающим войскам противника. Героическая батарея. Враг хотел стереть ее с лица земли, и в течение многих дней фашистские стервятники по нескольку раз в день сбрасывали сотни бомб. Огромные столбы земли вырастали над ее башнями, но проходило немного времени, и батарея вновь оживала…

Вахтенным командиром в эту смену был штурман Шепатковский. Он периодически поднимался в боевую рубку, поднимал перископ, тщательно осматривал горизонт и небо. Когда мы подошли к 35-й батарее, лицо вахтенного командира лейтенанта Шепатковского помрачнело, он оторвался от окуляров перископа и произнес:

–  Опять фашисты бомбят батарею. [149]

Я поднялся в боевую рубку и через перископ стал наблюдать за происходящим на берегу: 35-я батарея вела из двухорудийных башен огонь по переднему краю врага, как вдруг со стороны города начали появляться девятки «Юнкерсов» и одна за другой пикировать на нее. Там, где только что были видны вспышки 305-миллиметровых орудий, поднялись султаны огня и пыли. Батарея замолчала. Вновь и вновь появлялись самолеты: сбросив смертоносный груз, они проходили над нами и исчезали над морем…

Уже вечерело, когда мы пришли в безопасный для всплытия район. Подсплыв под палубу, мы приступили к вентилированию аккумуляторной батареи и отсеков подводной лодки. Дышать стало легче, личный состав ожил. Силы стали быстро восстанавливаться.

Подойдя к мысу Херсонес, мы стали свидетелями воздушного нападения на херсонесский аэродром, который фашисты бомбили не менее ожесточенно. При воздушных налетах наши летчики взлетали и низко ходили над морем в стороне от аэродрома. Оказывается, так их не было видно сверху. После окончания бомбежки они возвращались на аэродром. А с наступлением темноты взлетали на бомбежку врага, делая за ночь по три-четыре вылета.

Ночь скрывала нас от противника не хуже морских глубин, поэтому мы, ничуть не опасаясь быть обнаруженными, в надводном положении обогнули мыс Херсонес и направились к Камышевой бухте, над которой полыхало зарево разрывов.

Черный купол беззвездного неба вздрагивал от каждого нового взрыва, ярко освещавшего округу. Судя по всему, обстановка на берегу и в бухте усложнялась с каждым днем: на акватории бухты то тут, то там из

воды торчали затопленные вспомогательные суда и баржи, которые так и не смогли выбраться из нее, а на берегу за развалинами причалов виднелись разбитые грузовые машины и покореженные орудия. Береговой наблюдательный пункт фашисты просто сровняли с землей.

Под несмолкающий грохот разрывов крупнокалиберных артиллерийских снарядов, всполохи которых освещали [150] нам путь, мы пришвартовались. Встречающих бойцов заметно поубавилось, да и машин стало значительно меньше. Несмотря на это, разгрузка спорилась. Боезапас выгружали непосредственно на берег. Благодаря приобретенному опыту, матросы разгрузили подводную лодку скорее, чем в предыдущие походы.

Закончив выгрузку, мы вышли из Камышевой бухты. Противник, засевший на Бельбеке и в районе Константиновского равелина, заметил нас, и береговые крупнокалиберные артиллерийские батареи не замедлили открыть шквальный огонь по подводной лодке. Вода закипела от рвущихся со всех сторон снарядов и осколков. Пришлось погрузиться и ввиду малых глубин, что называется, ползти по грунту.

Пройдя мыс Херсонес, я решил осмотреть все отсеки подводной лодки. После оглушающих разрывов артиллерийских снарядов тишина в отсеках подводной лодки казалась идеальной. Между тем повсюду чувствовались тревога и напряжение. Матросы и старшины, сосредоточенные и немногословные, реагировали на показания приборов с подчеркнутой быстротой и аккуратностью, хотя усталость уже давала о себе знать.

Курс подводной лодки вновь лежал на Туапсе, и я вместе с верхней вахтой оставался на мостике, чтобы наблюдать за горизонтом. Когда мы подошли к траверзу Ялты, боцман Емельяненко вдруг резко повернулся ко мне и буквально в лицо прокричал:

–  Слева 150 градусов, дистанция 20 кабельтовых, перископ подводной лодки!

–  Право на борт! Самый полный вперед!
– скомандовал я.

Подводная лодка, быстро повернув вправо на 30 градусов, стала набирать скорость самого полного хода - 20 узлов. К нам на мостик выскочил разгневанный инженер-механик Шлопаков, чтобы выяснить причину форсированного хода, значительно изнашивающего дизели. Но, мигом разобравшись в обстановке, Григорий Никифорович нырнул вниз и побежал в пятый отсек, чтобы лично контролировать напряженную работу дизелей. [151]

За кормой был хорошо виден высоко поднятый перископ противника и бурлящий след от него, - итальянская подводная лодка полным ходом шла в атаку. Но ее командир явно неверно определил нашу скорость хода и оказался вне критического угла атаки. Мы стали заметно отдаляться от противника, и вскоре перископ итальянской субмарины скрылся из вида.

После того как мы ощутили реальную угрозу подводных лодок противника, помимо артиллерии, авиации, мин и противолодочных корабельных сил, сигнальщики и наблюдатели стали с еще большей бдительностью осматривать водную поверхность.

Переход морем в осажденный Севастополь, вход и выход из него с каждым походом становились все труднее и опаснее. Кроме самолетов, беспрерывно кружащих над Севастополем, вдоль крымского побережья и по маршруту нашего следования фарватеры минного поля и подходы к ним патрулировали корабли противолодочной обороны. Нас чаще стала обстреливать немецкая береговая артиллерия со стороны Качи, Бельбека и Северной стороны. В этих опасных условиях каждый поход в Севастополь был подвигом, проверкой моральных и физических сил всего личного состава.