Боевыми курсами. Записки подводника

Белоруков Николай Павлович

–  На хорошие, самые современные, подводные лодки вы получили назначение. Не теряйте время… Пока идет строительство, у вас будет возможность досконально их [23] изучить. И командиры кораблей у вас опытные. Вам, лейтенант, особенно повезло, - кивнул он в мою сторону.
– Ваш командир, капитан-лейтенант Илларион Федотович Фартушный, еще в прошлом году на общефлотских учениях Черноморского флота, командуй подводной лодкой «Щ-207», был отмечен как один из лучших командиров. А в этом году подводная лодка «Щ-207» заняла первое место в ВМФ и была поощрена в приказе наркома ВМФ.

Начальник штаба

бригады беседовал с нами более часа. Он рассказывал, какие ответственные требования предъявляют к нам в связи с окончанием постройки первых головных подводных лодок этого проекта и во время прохождения швартовых, заводских и государственных испытаний. Прощаясь, он пожелал успехов в нашей новой, нелегкой деятельности. Нам предстояло отбыть в Николаев.

Наши несложные сборы на новое место службы были короткими. Распрощавшись с семьями, мы сели на теплоход «Грузия» и на следующее утро пришли в знаменитую Одессу.

В нашем распоряжении оказалось несколько часов, и мы с Сашей Бьглинским решили ознакомиться с городскими достопримечательностями. Выйдя из порта, мы поднялись по знаменитой Потемкинской лестнице, прошлись по Дерибасовской (главной улице города), познакомились с ее небольшими магазинчиками, осмотрели здание Государственного театра оперы и балета, памятник Пушкину и вышли на Приморский бульвар, с которого открывался живописный вид на просторы Черного моря.

Каждый из нас много слышал об одесситах, но при встрече они превзошли все наши ожидания неповторимым своеобразием разговорной речи, необычной теплотой и несколько, на мой взгляд, назойливым вниманиеем. К сожалению, вскоре нам пришлось возвратиться в порт.

В Николаев мы пошли на небольшом пароходе, который вначале шел морем, а затем стал подниматься по Днепро-Буге кому лиману. Вскоре перед нами раскинулся город Николаев, стоящий на полуострове при слиянии [24] Южного Буга и Ингула. Его основали в 1788 году как судостроительный центр юга России.

По прибытии в Николаев мы явились к нашим командирам: я - к капитан-лейтенанту Иллариону Федотовичу Фартушному, Саша - к капитан-лейтенанту Павленко.

Утром следующего дня мы вместе с нашими командами двинулись на Николаевский судостроительный завод. Плавучие доки с подводными лодками стояли на противоположной стороне затона, на яме у Дидовой Хаты, поэтому личный состав из города доставляли буксиры. Здесь я впервые увидел стоящую в доке подводную лодку «С-31». Она произвела на меня неизгладимое впечатление. Я тогда не догадывался, что на этом корабле прослужу семь последующих лет службы и они станут для меня лучшими годами жизни…

А сейчас подводные лодки «С-31» и «С-32» стояли в доке и вот-вот должны были выйти на ходовые испытания в Севастополь. А там не за горами государственные испытания и подъем военно-морского флага. Сама мысль о скором начале самостоятельного плавания будоражила воображение.

Здесь, в Николаеве, я впервые встретился и подружился с командой подводной лодки «С-31». В первые же дни службы я понял, что попал именно на ту подводную лодку, о которой мечтал в училище и в учебных классах краснознаменного учебного отряда подводного плавания имени С.М. Кирова.

Формирование и подготовка нового корабельного экипажа, особенно головного корабля, - процесс

сложный и длительный.

Личный состав прибывал на строящуюся подводную лодку из разных соединений и кораблей. Это были наиболее способные и опытные подводники.

Каждый матрос и старшина проявлял заботу о своем боевом посте и о корабле в целом, повышал свою специальную подготовку. Мы искренне дорожили службой на головной подводной лодке, которая была чрезвычайно почетна для всех нас.

Однако по молодости и недомыслию не все еще осознавали, какая честь служить на нашей подводной лодке, [25] а скорее всего, и не предчувствовали, чем обернется уход с «С-31» для многих членов экипажа. Однажды я стал свидетелем одного не запомнившегося тогда разговора, о котором один из его участников, рулевой Федор Мамцев, после войны напоминал мне много раз.

Как- то вечером я шел к Иллариону Федотовичу, чтобы доложить о ходе работ на подводной лодке. Издалека я увидел, как к командиру нырнул Мамцев, который довольно долго топтался перед дверью -по-видимому, никак не мог решиться войти, но, завидев меня, все-таки собрался с духом. Я некоторое время колебался, потому что знал, о чем собирается просить Мамцев Фартушного, и, с одной стороны, не хотел вмешиваться, а с другой стороны, предполагал, что их разговор получится долгим, а в мои планы это не входило.

Дело в том, что троих друзей Мамцева, с которыми он прибыл из Ленинграда после окончания учебки, распределили в экипаж подводной лодки «С-32». Пока экипажи еще не были полностью сформированы, они не позаботились о том, чтобы перевести друга к себе, а когда экипажи сформировали, спохватились и. решив исправить положение, подбили Мамцева на разговор с Фартушным, чтобы просить того дать согласие на его перевод на «С-32». Несколько дней подряд они, как говорится, снимали с Мамцева стружку: «Федя! Нас троих к тебе никто не переведет, - это ясно как белый день! А вот тебя одного к нам переведут запросто, так что давай. Мы взамен тебя отдадим нашего Митяева, мы с ним уже говорили, он согласен. Дело только за тобой…»

Мне были известны все обстоятельства дела, поэтому, стоя у двери, я решал, что важнее: судьба матроса или мой доклад. Однако я спешил, поэтому, вопреки этикету, решил прервать начавшийся разговор и войти. Я постучал, после приглашения открыл дверь и застал окончание несмелой, но, видимо, давно заготовленной Мамцевым речи:

–  …вместе прибыли в Севастополь с Петей Онипко, Петей Данилко и Лешей Мисиневым. Они попали на «С-32», а я - к вам. Мы все время вместе и не хотим расставаться, а я вот продолжаю служить тут… - Мамцев окончательно оробел и умолк. [26]

Тем временем Фартушный сидел у зеркала и не отрываясь брился. Он готовился идти на доклад к командованию. Я видел одновременно его коротко стриженный затылок и лицо с белоснежной пеной, которую он срезал широкими полосами. На протяжении всего повествования лицо командира оставалось неподвижным, только когда Фартушный собирался начинать новую полосу, он немного вытягивал шею и опускал затылок. Мамцев замолчал, я тоже не произносил ни слова, и в комнате воцарилась гнетущая тишина. Илларион Федотович закончил бритье, вытер бритву о полотенце и спросил Мамцева, глядя на него в зеркало: