Бог бросил кости
Шрифт:
— Это же…
— Смотрите, — сказал Франц и накрутил шар Зормильтона на свою трость.
Стоило шару войти в контакт, как лёгкий тёплый ветер подул в лаборатории, не имея ни истока, ни конца. Ветер трепал серебристые волосы Франца вместе с тем, как тот, опустив взгляд на трость, придавал её новому набалдашнику привычную форму — резной шар со множеством лепестков. Закончив с тростью, Франц коснулся ею пола, и в этот же момент его белый пиджак плавно поменял цвет, и, вытянувшись вниз, окутал его, как плащ с рукавами, что носил Первый Набла на его немногих фотографиях. Вдохнув воздух полной грудью, Франц закрыл глаза и блаженно улыбнулся,
— Я так ждал этого момента, — почти прошептал он. — Момента, когда мне удастся снова прикоснуться к этой технологии… Альмер, вы создали невероятное, и то, что вы сейчас увидели — лишь малая часть из того, на что способно ваше творение. Не превращать железо в платину, нет — больше. Значительней. Я благодарю вас за вашу работу.
Но совсем не действия Франца занимали метавшийся в панике ум Зормильтона. Необыкновенная осведомлённость этого человека в делах Кубуса, доступ к Системе, облик одинаково молодой что сейчас, что десятилетия назад… Кусочков головоломки всё так же не хватало, но те, что уже заняли своё место, очерчивали ответ, который разум Зормильтона не желал принимать.
— Вы… — Во взгляде Зормильтона читалось бесконечное ошеломление, сам он опёрся на стол. — Ваше имя — не Франц, верно? Вам сколько лет?
Человек с тростью открыл глаза и посмотрел на учёного, чьё сердце билось так, что даже Система не могла усмирить его. И снова этот пронзительный взгляд фиолетовых глаз уколол Зормильтона, как игла зонда.
— Вы пришли к верному выводу, но задавали неверные вопросы, — ответил он. — Друг мой, не у каждого человека всего одно имя. Я чувствую, что вы снова догадались, но на этот раз не буду у вас спрашивать, как — похоже, сейчас это немного неуместно… И на этот раз я позволю вам запомнить ваш вывод.
Зормильтон широко открытыми глазами смотрел на Франца, и тёплый ветер всё так же мягко шумел в ушах.
— Но в чём смысл? — наконец выдавил он.
Франц снова улыбнулся — на этот раз снисходительно.
— Был ли Бог Разума таким, какой он есть сейчас, если бы мог доступно объяснить каждому, что он делает и почему? — Франц перехватил трость и повернулся к выходу. — Боюсь, мне пора покинуть вас, Альмер. Самое время нанести визит старому другу.
Персиваль глотнул странный чай Серанэта, поставил чашку на стол — и наступила тишина. В тишине, которую едва нарушало лишь дыхание Бога-Основателя и Железного Рыцаря, можно было услышать даже то, что происходило снаружи, за деревянными стенами дома: как шелестит ветер листьями деревьев, как посвистывают с лёгким скрипом потомки земных птиц — даже собственное сердце Персиваль слышал ясно и чётко. Он закрыл глаза и остался наедине со своими мыслями, которые, как некогда Рыцари на собраниях, словно сели вокруг круглого стола, высказываясь ясно, не перебивая друг друга. Он думал ясно и чётко, чувства его текли ровно так, как он того желал, а мысли складывались в цепочки без промедлений и по первому приказу.
Персиваль открыл глаза.
— Вы сказали, что расскажете мне, как погибли Талемер и Мелетин, — сказал он.
На лице Серанэта скользнуло странное выражение и тут же исчезло — не улыбка.
— Я сам до конца не знаю, что произошло в тот день, — ответил он спустя несколько тихих секунд. — Мы собрались тогда в Храме, все те, кого ныне называют Богами-Основателями, а также множество наших друзей. Мы собирались праздновать свадьбу Талемера
Персиваль нахмурился. Серанэт прикрыл глаза и продолжил:
— Вдруг прямо посреди праздника Талемер стал вести себя странно. Сначала он лишь подходил к людям и спрашивал их, видят ли они фигуру в маске — те отсмеивались поначалу, пока не смогли, наконец, прочитать ужас в его глазах. Мелетин забеспокоилась и предложила ему прервать праздник, но тот настоял на продолжении. И когда уже все забыли о странном его поведении, он внезапно сорвался с места и побежал к выходу. Возможно, Талемер чувствовал, что произойдёт непоправимое, и пытался его предотвратить…
Персиваль слушал внимательно, запоминая каждую деталь. Рефлекс принятия выводов он осознанно подавлял — в таких историях нельзя ничего решать, пока не дослушаешь до конца. Но всё это звучало неестественно, будто Серанэт знает не все подробности — или умалчивает о них.
— Уже около выхода Талемер споткнулся и упал, — говорил Серанэт. — Мы не видели его считанные секунды до того, как он поднялся. Но он поднялся, и мы увидели, что его любимый шарф скрывал его глаза — он намотал его на лицо, и мы не видели его взгляда. Выкрикивая странные слова, он подошёл к нам, к Мелетин — по ней было видно, что она была в ужасе куда больше всех нас — а потом достал пистолет и… застрелил её…
Серанэт замолчал, и его взгляд опустел — глаза будто глядели сквозь стену, сквозь всю планету в холодную пустоту бесконечности. На лице его застыла странная кривая улыбка.
— Я убил его, Персиваль, — сказал Серанэт, наконец. — Он будто знал, о чём просить меня накануне свадьбы. Я убил его прямо там, на глазах у всех, из своего пистолета. И всего по одной причине меня не заклеймили преступником — он тогда смог прошептать всего одну осознанную фразу, и направлена она была мне. Не спрашивай, какую, Персиваль, ты можешь догадаться сам.
Персиваль все с тем же хмурым выражением лица сжимал в руках кружку чая. Когда он только попал сюда, он понял, как мало знает об истинной истории Богов-Основателей, и лишь недавно к нему пришло чувство уверенности в том, что он знает почти всё. Но этот эпизод вызывал слишком много вопросов: у него явно были корни, уходящие глубоко в неизведанное.
— Вам известно, почему Талемер вдруг обезумел? — спросил Персиваль. — Это точно не может быть психическим расстройством, и вам это тоже очевидно.
— Боюсь, это загадка без ответа, Персиваль, — проговорил Серанэт с тем же пустым взглядом. — Одно время я винил в этом Агмаила, но понял, что у меня нет оснований, кроме личной с ним конфронтации. Видишь ли, у Бога Разума есть сила создавать ложные впечатления — вплоть до того, что он может заставить человека делать всё, что ему будет угодно. Почти всё. И при этом человек будет в сознании, он будет понимать, что он делает, и каждые решения Агмаила будут словно бы его решениями — тебе известны азы психологии впечатлений, ты должен это знать. Галлюцинации, странное поведение — это всё может быть делом рук Бога Разума. Но — с куда большей вероятностью — может и не быть.