Бог бросил кости
Шрифт:
Серанэт остановился и посмотрел вниз, где у подножья геоморфоза стоял небольшой домик. Персиваль же, оторвав взгляд от пузырчатой поверхности, охватил взором этот огромный, широкий мир, расстилавшийся под ним. До самого горизонта тянулись холмистые поля зеленовато-жёлтого цвета, и где-то там, вдалеке, сверкал стёклами незнакомый инопланетный город. Бесконечность простиралась под ним, и Персиваль вспомнил, как с таким же настроем глядел он на бескрайние белые склоны своего родного Кубуса. Тогда он был уверен в том, что Кубус будет таким всегда, что идеальный мир Агмаила вечен и простирается в будущее неудержимым лучом. Но теперь он стоит в пяти
— Мне сказали, что Другие опасны, — сказал Персиваль наконец. — Более того, вы планируете использовать их, как оружие. Но как?
— Боюсь, сейчас ты не должен этого знать, — по лицу Серанэта скользнула улыбка, задержавшись чуть дольше. — Я всего лишь хочу показать тебе, как они выглядят и как с ними общаться. Тебе стоит понять, что, в первую очередь, Другие — не оружие, а уникальная форма жизни, ценное знание, которое показывает нам, каким причудливым всё-таки бывает этот мир. Агмаил создал утопию, воистину — стабильную, счастливую — но там нет места разнообразию. Здесь же, в этих геоморфозах, я могу почувствовать пробирающий до дрожи зов неизвестности, который буквально пронизывал воздух в некоторых местах Земли. Пойдём же, осталось немного.
Где-то на половине высоты геоморфоза перед Персивалем и Серанэтом предстала пещера. Пещера была довольно высока, в два человеческих роста, и Бог Верности без колебаний шагнул в её тень, жестом поманив Персиваля за собой. Внутри взгляду предстало сравнительно обжитое место со столом, парой стульев и шкафом.
— Вионы очень чувствительны к свету, — говорил Серанэт, облачаясь в мантию, которую взял из шкафа. — Особенно, к его спектру. Некоторые комбинации цветов отпугивают их, так как ассоциируются со светом солнца или опасностью, а некоторые наоборот — вызывают интерес.
Мантия Бога Верности мягко засияла зелёным светом, и Серанэт двинулся вглубь пещеры. Персиваль сделал шаг за ним, но остановился, увидев, как Бог Верности предупреждающе поднял ладонь. Вскоре и Серанэт встал на месте, разведя руки в стороны. Персиваль хорошо видел его — сияющую зелёным фигуру, и прикинул варианты, что же будет дальше. И улыбнулся, похвалив себя, когда увидел, как зелёную мантию медленно окутывают черные тени.
Тени росли и сгущались, и вскоре покрыли мантию целиком. Серанэта едва было видно, но сквозь пелену теней Персиваль улавливал, как меняются оттенки мантии, переливаясь всеми возможными цветами, и как этим радужным волнам вторят волны полупрозрачных теней. И тут стены пещеры мягко засияли, отвечая Серанэту своими причудливыми узорами таинственного света: Другие говорили.
Диалог продолжался около пяти минут, и все эти пять минут Персиваль заворожено смотрел на неяркий, но отчётливый танец света и тени на мантии Серанэта и на стенах пещеры. Не было слышно ни звука, лишь тихий шум ветра доносился от входа, оставшегося позади. И наконец, мантия Серанэта испустила весь спектр разом тихим белым сиянием, которое становилось всё сильней вместе с тем, как тени покидали её. Стены пещеры погасли, погасла и мантия; Серанэт обернулся и посмотрел на Персиваля с улыбкой, на этот раз не покинувшей его в следующий же миг.
— Долгое время Других принимали за необычное природное явление, присущее этой планете, не признавая в них жизнь, — сказал он тихо. — Однако любая жизнь и есть всего лишь сложное природное явление. Как бы ни был Агмаил безумен, я благодарен ему за то,
Персиваль собрался с мыслями, и зрение его сфокусировалось.
— Если не секрет, о чём вы говорили с Леином?
— Я сказал ему, что грядёт буря, чтобы она не застала его врасплох, — ответил Серанэт непринуждённо. — Запомни, как я с ними общался. Однажды это может спасти тебе жизнь.
Бесшумно раскрылись двери, впуская Лориана в залитое белым светом круглое пространство. У широкого окна во всю стену стоял Франц, смотря куда-то за стекло — Лориан сначала не приметил его, так было ярко. Казалось, в помещении не было больше ничего, но только когда глаза привыкли к свету, Лориану видел, что весь пол испещрён изящными линиями, которые то переплетались друг с другом, то складывались в слова на языке Аллокмира. Слова были написаны, казалось, хаотично, но глаз улавливал, как они расходились в стороны от центра комнаты, где было изображено солнце.
— Добрый день, Лориан, — сказал Франц, не оборачиваясь, и Лориан почувствовал присутствие. — Нравятся узоры?
— Если не секрет, что это такое? — Лориан указал на пол кивком головы, зная, что Франц это почувствует.
— Это Плетение, друг мой, — Франц обернулся со спокойной улыбкой и повёл ладонью руки, не занятой тростью. — Первый Набла завещал Странникам, спасшихся с погибающей Земли, возводить его в память о Лориксе — последнем Чистом. Плетение — это душа Земли, законы, по которым жила её природа, и память о естественном для людей порядке.
Франц сделал несколько шагов к центру комнаты и показал на изображение Солнца:
— Звезда, что давала людям свет, пускала пять лучей, пять слов, зачиная всё, что происходило на планете. Например, луч создания — он сплетается с лучом воды, создавая жизнь. Можно долго любоваться на Плетение, но тому, кто незнаком с Землёй, вряд ли оно даст больше, чем красивая картинка. Я люблю смотреть на него и мечтать о том, что было бы, не столкнись в тот злосчастный день астероид с Луной. Ведь люди и дальше бы жили всё так же, думая, что впереди их ждёт всё то же — день за днём, ночь за ночью они бы шли и шли по пути, что складывался тысячелетиями. Но в день Второго Затмения Земля замерла, осознав — её дни сочтены.
— Вы тоскуете по Земле? — спросил Лориан озадаченно. — Даже при том, что не прожили там ни дня, вы смотрите на Плетение и мечтаете о ней? Но почему?
Франц улыбнулся — его улыбка была печальна, а дрогнувшие веки опустились на глаза.
— Земля была уникальным местом, — сказал Франц тихо. — Боль ждала людей на каждом шагу, а редкие моменты радости они называли счастьем. Агмаил создал мир, в котором нам не нужно сравнивать плохое с хорошим, чтобы быть счастливыми, и мой долг… Мой долг — оберегать это место, чтобы люди никогда не узнали тех проблем, что царили некогда на их первобытной родине. Но порой я забываю, что изменение — одно из самых фундаментальных правил Вселенной, и даже Кубус рано или поздно поглотит тот хаос, что заложен в природу с самых первых её мгновений. В эти моменты забытия я чувствую себя счастливейшим человеком, живущим в прекраснейшем месте, чувствую себя его частью — но этим же и больнее после вспоминать о том, что грядёт день, когда всё изменится. Поэтому я мечтаю о Земле: я мечтаю о мире без катастроф, и живи мы в таком мире, мы бы каждое утро встречали рассвет в колыбели Человечества.