Бог из глины
Шрифт:
Осень еще не вступила в свои права, это случится позже, и монотонный дождь застучит по крыше, и листва покроет остывающую землю желтеющим ковром — все это будет, но потом, не сейчас. И Сережка, спускаясь по лестнице, верил, что лето еще задержится не надолго, останется с ним, будет светить в окна, отражаться в изумрудной зелени деревьев, ну а то, что не будет больше сказочных снов, когда за окном стрекочут цикады, и луна подмигивает серебряным глазом, проникая холодным светом сквозь щели в ставнях — не стоит и минутки его времени, поскольку осень уйдет, умрет в ледяных сумерках, что укутают ее снежным покрывалом зимы. А потом, когда снежной королеве надоест бормотать волшебные
Но даже это не было главной причиной того, что Сережка направлялся в холодную темень погреба. Его звало туда, влекло, словно магнитом, направляло, помогало перепрыгивать через ступеньки, чтобы, разведя плотные шторы, нырнуть в сырое великолепие глиняного царства. Глина — ее было много там, под ногами. Дедушка так и не удосужился зацементировать пол погреба. Все, что он успел сделать — разбросать щебенку, кусочки застывшего цемента и прочий мусор, что остался от ступенек, по всему погребу, так, что Сережка чуть не валился с ног, спотыкаясь в полумраке. Дед надеялся, что со временем все эти кусочки плотно утрамбуются в земляной пол, и больше не будет хлюпать под ногами каждый раз, когда по весне, в огороде оставались огромные лужи от стаявшего снега.
Так или не так — но каждый раз, когда Сережка выходил из погреба, на подошвах оставался такой слой грязи, что приходилось потом очищать тапочки, макая в простое металлическое ведро с водой большую неряшливую тряпку, давно потерявшую свой первоначальный цвет.
Каждый раз, когда бабушка заставала его за этим занятием, она неодобрительно хмурилась, — ей было неприятна эта тяга внука к подвальным помещениям. Но Сережка раз за разом спускался в погреб, и возился там, то ли пытаясь вернуть утраченное, то ли просто захваченный непонятной, странной игрой.
Вот и сейчас, Сережка открыл покосившуюся дверку. В погребе было темно — окошко под потолком (оно находилось как раз на уровне земли) было затянуто паутиной, поэтому единственным источником света (впрочем, как и в омшанике, и в чулане около лестницы) оставалась стоваттная лампочка в простом, пластмассовом патроне.
Сережка нащупал выключатель — что-то треснуло, и лампочка зажглась (однажды что-то укоризненно треснет в ней, и она в ослепительно вспыхнет, отдавая всю свою силу, сгорая в последней вспышке) кое-как осветив ближнюю часть погреба. Сережка осторожно вошел в погреб. Вместе с лампочкой что-то вспыхнуло внутри него самого — словно кто-то щелкнул на затылке невидимым переключателем. Мир на мгновение поплыл, грязная, каменная стена подалась вбок. Сережка качнул головой, и все встало на место.
Слева стена, справа другая, впереди темнота, что обрывается парой металлических дверок, а за ними…
Двери оказались невероятно скрипучими, несмотря на то, что дедушка частенько смазывал железные навесы, они скрипели так, словно огромный зверь жаловался на свою нелегкую долю, взывая к сочувствию маленького Сережки, что потревожил его покой своим неуместным вторжением.
Сережка открыл двери. И снова услышал громкий щелчок. Голова заболела так, что еще немного, и Сережка выбежал бы из погреба, натыкаясь на препятствия, путаясь в шторах, оставляя на полу кухни грязные отпечатки
Так было и раньше (разве что голова не раскалывалась от боли, и мир не уплывал прочь с такой скоростью, словно спешил на представление в каком-нибудь столичном драмтеатре), и Сережка не видел ничего странного в том, что запах объявился вновь, тем более, что он находился в нужном месте. Оставалось только одно — сделать пару шагов, и окунуться в черную вату тьмы, что таилась за дверками.
Так он и сделал.
Сережка оказался в самом дальнем уголке дома. Из квадратной щели крышки погреба, струился слабый свет. Его было недостаточно, чтобы рассмотреть, что же таится во тьме, пропитанной сыростью и запахом глины, пополам с сырой землей, но достаточно для того, чтобы стоять, часами всматриваясь в загадочное мерцание, представляя, что кто-нибудь, с той стороны, сейчас вот так же впитывает темноту щелей, пытаясь угадать, кто же дышит и переступает с ноги на ногу, внизу.
Он закрыл глаза. Так было значительно лучше, но все же что-то смущало Сережку. Тьма — она казалась недоступной, словно закрывая глаза, он отгораживался от нее, показывал свое нежелание сотрудничать.
Но стоило открыть глаза, как все очарование уходило прочь. Пыльное солнце под потолком, что доставало даже в отдаленные участки погреба, было одной из причин.
Пыльная лампочка, щель в потолке — все это отвлекало, не давало сосредоточиться.
Сережка нахмурился. Он осторожно, стараясь не прищемить пальцы, потянул на себя железные дверки, закрывая проход, отгораживаясь от бесполезного пространства погреба, и тьма обступила его.
Тьма была вокруг. Тьма завладела им, и стало поздно ломиться в двери.
(Ты пришел, малыш, ты здесь, в нужном месте, в нужное время…)
Было поздно отступать, но Сережка бросился к дверкам, надеясь успеть, коснуться холодного металла, ощутить пальцами неровности, там, где облупилась грунтовка, и обнажившееся железо покрылось пятнами ржавчины, чтобы знать, что выход рядом, стоит только толкнуть эти проклятые дверки, что стали вратами, отделяющими мир густой темноты от неприглядных сумерек погреба. Он спотыкался, во тьме, размахивал руками, что-то бормоча под нос. Стены, казалось, разошлись в стороны, и маленькое пространство стало безграничным. Он бежал куда-то, надеясь выбраться отсюда.
Тьма сгустилась настолько, насколько это было возможно. Она касалась его, ерошила волосы (а быть может они сами встали дыбом от страха), прошлась мурашками по телу, и грянула в ушах противным, тягучим голосом:
— Привет, малыш. Ты не сильно скучал без меня?
Сережка завизжал. Он закрыл уши руками, надеясь отгородиться от голоса, но с таким же успехом, можно было просто приложить к ним слуховую трубу — голос звучал в голове, словно кто-то втиснул в нее огромный динамик, и вывел пару проводков в серебряной оплетке, подключив к мощному усилителю, и теперь наслаждался полученным эффектом.
Голос кричал так, что Сережке показалось, что его голова разлетится на куски. Лопнет как переспелый арбуз, сброшенный с крыши многоэтажки, и содержимое осядет ровным слоем темновато-красной слизи на камне стен, придав особый колорит подвальному помещению.
(Хей, парнишка, ты пытаешься придерживать голову, своими жалкими, слабыми ручонками, чтобы она не развалилась, не так ли?)
Сережка открыл глаза. Тьма чуть разошлась, и он мог рассмотреть каменную кладку стены. Он привычно втянул носом запах гари, а в стенах дома, разом вскричали замурованные существа.