«Бог, король и дамы!»
Шрифт:
Дама мрачно молчала. На этот раз пришел ее черед не верить ни единому слову собеседника, и Жанна могла только молиться, чтобы граф де Фоканберж не опоздал. И чтобы мальчишки не встретились друг с другом.
— Хотите, я пошлю слуг с палками и они его как следуют поколотят? — предложил Жорж-Мишель, искренне досадуя, что так глупо проговорился. — А если это доставит вам удовольствие — вы сможете даже полюбоваться на спектакль…
Жанна быстро отвернулась, желая скрыть краску на щеках. Не заметивший румянца дамы юный граф весьма превратно понял это движение.
— Ну, хорошо, я обращусь к королеве-матери и попрошу… повесить негодяя… — выдвинул новое предложение молодой человек.
При одном упоминании
— Нет! Только не это!
— Вот и я тоже говорю, не надо, — подтвердил юный граф, обрадованный, что «его Анжелика» оказалась добра и великодушна. — Я видел, как вешают — бр! Вы не поверите, моя дорогая, но повешение так уродует человеческое лицо! Когда я впервые такое увидел, то сразу понял, почему виселица — для простолюдинов и этих… ну тех, кто осужден на позорную казнь…
Жанна заломила руки и опустилась на подушки, лихорадочно пытаясь сообразить, как быть. Она не хотела замуж за Фоканбержа, она не хотела огласки, она только хотела избавиться от двух надоевших ей мальчишек. И прокляни ее Господь, если она этого не сделает!
— Что ж, шевалье, я вижу, вы не желаете меня защищать… — со слезами в голосе произнесла дама.
— Да нет же… я вовсе не…
— Нет-нет, не надо оправдываться, мой Ролан, я ничего от вас не требую, ничего не прошу. Пусть этот человек и дальше разгуливает по Лувру… Пусть он и дальше будет палачом мой чести! — воскликнула Жанна.
— Но я вовсе не ревную вас к прошлому, — попытался успокоить даму шевалье.
— К прошлому? К прошлому?! — почти радостно вскричала красотка. Слова мальчишки неожиданно подсказали ей, как выпутаться из ситуации и дама мягко отстранила Жоржа-Мишеля. Гордо выпрямилась. — Что вы знаете о моем прошлом, Ролан? Да, друг мой, мы, женщины, несчастнейшие существа на свете, — патетично начала Жанна, возвращаясь к монологу уже произнесенному ею перед Фоканбержем. — Вы попрекнули меня мои прошлым, мой паладин, — Жорж-Мишель открыл было рот, дабы опровергнуть скоропалительное утверждение, но Жанна прижала палец к его губам. — Вы меня попрекали, — повторила она, — однако в моем прошлом нет ничего позорного. Сейчас я расскажу вам свою историю и вы сами сможете судить, достоин ли этот человек снисхождения и прощения.
Жанна помолчала, устремив скорбный взор куда-то вдаль и смиренно сложив руки на коленях.
— Четыре года назад, — тихо заговорила дама, — когда мне было столько же лет, сколько теперь вам… — Где-то на задворках сознания шевалье возникла мысль, что если к шестнадцати годам прибавить четыре, то результат никак не будет соответствовать двадцати восьми — возрасту дамы. Однако… Мысль возникла и исчезла. — Я была юна и наивна и даже не предполагала, сколь жестока может быть жизнь. Господин де Монморанси, старший сын коннетабля, добивался моей руки и я дала согласие на брак. Мне казалось, что я люблю Франсуа, хотя теперь я понимаю, что это была не любовь, а только мечта о любви. Боже мой, Ролан, первое движение сердца так наивно, так бесцветно… Я молю Всевышнего, чтобы ваша любовь ко мне была не первой вашей любовью — может быть, тогда я смогу быть уверенной, что вы любите меня хотя бы чуть-чуть…
Шевалье Жорж-Мишель растроганно обнял Жанну. Дама мысленно улыбнулась.
— Франсуа опасался крутого нрава коннетабля и потому предложил мне вступить в тайный брак, уверяя, будто должен постепенно подготовить отца к своему выбору. Я согласилась. Мы обвенчались… и в моей жизни почти ничего не изменилось. Я редко виделась с супругом. Эти злосчастные войны, увлечение Франсуа охотой, обязанности при дворе заставляли моего мужа проводить много времени вдали от дома. Я не жаловалась. Я ждала, пока моему супругу не будет угодно объявить о нашем союзе. Увы! Страх Франсуа перед
— Что же он сделал? — робко спросил Жорж-Мишель.
— Он приехал будто бы с письмом от Франсуа и сразу же стал оказывать мне знаки внимания, преследовать влюбленными взглядами, делать признания… Я старалась дать ему понять, что подобное поведение неуместно. Поверьте, Ролан, я вовсе не пытаюсь ставить это себе в заслугу. В те времена мне было нетрудно сохранить добродетель. Хотя мой супруг и сделал меня женщиной — он был не тем человеком, чтобы пробудить во мне страсть. Только вы… только вы сделали меня счастливой… — Жанна отвернулась, словно пыталась скрыть краску на щеках. Юный граф, потрясенный сдержанным признанием и явным смущением красавицы, принялся шептать на ухо дамы какие-то глупости, называть ее птенчиком и цветочком. Наконец красавица справилась со смущением и продолжила рассказ. — Я потребовала от графа удалиться и более не тревожить мой покой. Он уехал. Но уехал не с пустыми руками. Негодяй подкупил мою горничную и она выкрала у меня платок, подаренный мужем перстень и бант с моей рубашки. Все это граф предъявил коннетаблю как доказательство моей измены. Он поклялся моему супругу, будто я отдала ему эти вещи на ложе любви… в порыве страсти… И Франсуа… поверил…
Жанна разрыдалась. Растерянный шевалье выбрался из постели в поисках нюхательной соли, в смятении разлил туалетную воду, так что в комнате повис запах ландышей, хотел кликнуть на помощь Сюзон, но дама остановила «своего паладина».
— Нет-нет, Ролан, это еще не все, — со стоном поведала дама. — Франсуа не пожелал меня видеть, не пожелал выслушать мои оправдания, не пожелал разобраться в деле. Он обратился к отцу, дабы тот защитил его честь, и совершил все, что необходимо в таком случае. По приказу коннетабля меня взяли под стражу и моя комната, где я провела столько месяцев в тщетном ожидании супруга, превратилась в тюрьму.
— Поверьте, Ролан, я пыталась объяснить Монморанси, что стала жертвой клеветы. Я не догадывалась, что он и так это знает. Только потом, когда моя бывшая камеристка вышла замуж за дворецкого коннетабля и получила в приданное пятьсот турских ливров, я все поняла…
— Вот ведь предательница! — возмутился молодой человек. — Высечь бы мерзавку!..
— Ах, мой паладин, можно ли ждать верности от простой девчонки, если дворянин мог пойти на подлость, а коннетабль ее оплатить? Бог ей судья, я не держу на нее зла. Я простила даже коннетабля, в конце концов он предстал пред высшим Судией и сейчас держит ответ за все свои деяния. Но Фоканберж…
Дама опять замолчала, а затем заговорила быстро и тихо, словно в лихорадке:
— Пользуясь кражей, коннетабль стал угрожать мне вечным заточением в монастырской тюрьме. Он уверял, будто моя измена дает ему право поступить со мной, как ему угодно, даже убить, лишь бы смыть пятно бесчестья со своего сына… И я… я испугалась… я проявила малодушие и вы вправе меня презирать… Да, мой Ролан, да… Я достойна презрения…
Жорж-Мишель часто заморгал, чувствуя, как на глазах выступают слезы. Пошарил по постели в поисках платка и в конце концов вытер нос рукавом батистовой рубашки. Всхлипнул. При других обстоятельствах — иными словами, в том случае, если бы дама не осчастливила шевалье уверениями, будто именно он сделал ее истинной женщиной, юный граф отнесся бы к этой истории с немалой долей скепсиса, безошибочно распознав в ней всю ту чепуху, что ему приходилось читать в весьма популярных при дворе романах. Однако вовремя произнесенная лесть сделала свое дело, совершенно отбив у шевалье способность рассуждать.