Бог Мелочей

Рой Арундати

В вагоне первого класса все было зеленое. Сиденья – зеленые. Спальные полки – зеленые. Пол – зеленый. Цепочки – зеленые. Одно темно-, другое светло-.

ДЛЯ ЭКСТРЕННОЙ ОСТАНОВКИ ДЕРНИТЕ ЦЕПОЧКУ, было написано зелеными буквами.

ЯЛД ЙОННЕРТСКЭ ИКВОНАТСО ЕТИНРЕД УКЧОПЕЦ, подумал Эста зелеными мыслями.

Сквозь решетку окна Амму дотянулась до его руки.

– Храни билет, – сказали губы Амму. Ее силящиеся не плакать губы. – Придут и проверят.

Эста кивнул, глядя в лицо Амму, поднятое к окну. Глядя

на Рахель, маленькую и чумазую от вокзальной пыли. Всех троих связывало четкое, раздельное знание, что их любовь загубила человека.

Об этом в газетах ничего не было.

Годы прошли, прежде чем близнецы поняли роль Амму в случившемся. На отпевании Софи-моль и все время до Отправки Эсты они видели ее опухшие глаза и с детским эгоцентризмом считали себя единственной причиной ее сокрушения.

– Сандвичи съешь, пока они свежие, – сказала Амму. – И не забывай писать письма.

Она осмотрела ногти на маленькой ручке, которую держала, и вычистила черный серпик грязи из-под ногтя большого пальца.

– Присматривай сам за моим родненьким. Пока я не приехала и не забрала его.

– Когда, Амму? Когда ты заберешь меня?

– Скоро.

– Когда? Если точно?

– Скоренько, родной. Как только смогу.

– Через месяц и еще месяц? Да, Амму? – Нарочно делая срок очень долгим, что бы Амму сказала: Раньше, Эста. Ты думай головой. Ведь тебе в школу.

– Как только я найду работу. Как только уеду отсюда и устроюсь, – сказала Амму.

– Но ведь это ждать не дождаться! – Волна паники. Бездонно-тяжелодонное ощущение.

Жующая дама доброжелательно прислушивалась.

– Слышите, как он по-английски хорошо? – сказала она своим детям по-тамильски.

– Ждать не дождаться, – задиристо повторила за ним старшая дочка. – Ждать-не-до-ждать-ся.

Произнося эти слова, Эста хотел только сказать, что ждать надо будет долго. Что это не случится вот-вот, что это не случится скоро.

Говоря: «Ждать не дождаться», он не хотел сказать: «Этого никогда не будет».

Так уж вылетело.

Но ведь это ждать не дождаться!

Они взяли и поймали его на слове.

Кто – они?

Государство.

Которое забирает людей Как Миленьких исправляться.

И вот как все обернулось.

Ждать. Не дождаться.

Это его вина была, что человек в груди Амму перестал кричать. Его вина, что она умерла одна в гостинице, где некому было лечь сзади и поговорить с ней.

Потому что именно он произнес слова. Амму, ведь это ждать не дождаться!

– Не глупи, Эста. Скоро, – сказали губы Амму. – Я стану учительницей. Открою школу. И вы с Рахелью будете

в ней учиться.

– И нам это будет по карману, потому что она будет наша! – сказал Эста с его неистребимым прагматизмом. Не упускать из виду свой шанс. Бесплатные автобусные поездки. Бесплатные похороны. Бесплатная учеба. Малыш-Морячок. Дверь открыл бум-бум.

– У нас будет свой дом, – сказала Амму.

– Маленький домик, – уточнила Рахель.

– А в школе у нас будут классы и доски, – сказал Эста.

– И мел.

– И Настоящие Учителя по всем предметам.

– И наказания кому за что, – сказала Рахель.

Вот из какого материала были скроены их мечты. В день, когда Эста был Отправлен. Мел. Доски. Наказания кому за что.

Они не просили отпустить их безнаказанными. Они только просили о наказании, соответствующем тяжести проступка. Не о таком, которое похоже на шкаф со встроенной спальней. Не о таком, в котором можно провести всю жизнь, бродя по лабиринту темных полок.

Без всякого предупреждения поезд пошел. Медленно-медленно.

Зрачки Эсты расширились. Его ногти впились в руку Амму, двинувшейся вместе с поездом. Сперва шагом, потом бегом, потому что Мадрасский Почтовый набирал скорость.

Храни тебя Бог, родной мой. Сыночка. Я за тобой скоро!

– Амму! – сказал Эста, когда она стала отпускать его руку. Один маленький пальчик за другим. – Амму! Мне рвотно! – Голос Эсты взлетел до жалобного вопля.

Малыш Элвис-Пелвис с испорченным выходным зачесом. В бежевых остроносых туфлях. Сам уехал, а голос остался.

На платформе Рахель сложилась пополам и зашлась криком. Поезда не стало. Возник дневной свет.

Двадцать три года спустя Рахель, темная женщина в желтой футболке, поворачивается к Эсте в темноте.

– Эстапаппичачен Куттаппен Питер-мон, – говорит она.

Шепчет ему.

Ее губы двигаются.

Прекрасные материнские губы.

Эста, сидящий в ожидании ареста очень прямо, подносит к ним пальцы. Хочет коснуться рождаемых ими слов. Удержать шепот. Его пальцы идут вдоль них. Чувствуют твердость зубов. Его руку не отпускают, целуют.

Прижимают к холоду щеки, влажной от дождевой пыли.

Она села и обняла его. Потянула вниз, чтобы он лег рядом.

И долго они лежали. В темноте, без сна. Немота и Опустелость.

Не старые. Не молодые.

В жизнесмертном возрасте.

Они были чужаки, встретившиеся случайно.

Они знали друг друга еще до начала Жизни.

О том, что случилось дальше, очень мало внятного можно сказать. И ровно ничего, что (согласно понятиям Маммачи) отделило бы Секс от Любви. Потребности от Чувств.