Бог после шести(изд.1976)
Шрифт:
— Молодежно-эстрадные, танцевально-музыкальные встречи, — ввернула Янка.
— Ну да, ну да. А потом, а может, и раньше, сказать трудно, с нами начало происходить невероятное. Нам захотелось чего-то необычного. Не то чтобы мы искали приключений, но ждали их обязательно. И верили: вот-вот что-то начнется. Но оно не начиналось. И тогда решили начать мы. Сами, по собственной инициативе. Путь определяет начавший.
— Что начать?
— Иную жизнь. Как-то я в разгар сессии взял билет до Ярославля и уехал. И жил там четыре недели. Чудный провел месяц. Голодный был страшно, денег в обрез, но чувствовал себя прекрасно.
— Выгнали из института?
— Нет, но неприятности были. Дело не в том, Солдат, пойми. Экзамены в сессию я сдавал на пятерки, все дела мои были в наилучшем виде, а вдруг мне подумалось: что, если отказаться? Понимаешь, отказаться в самом разгаре. Когда все очень, очень хорошо. Идет как по маслу. Тебя ценят, уважают, и ты тоже неплохо к людям относишься, но… вдруг взять и отказаться, а? Это было для меня открытием. Тогда я открыл для себя свободу!
— Наша Люська-дурочка, — сказала Янка, — срезала на клумбах цветы и дарила их прохожим. Ей нравилось видеть неожиданно обрадованные лица, так она их назвала.
— Загудела, натурально, в милицию, там ей объяснили, что она может дарить людям купленные, а не краденые цветы, и то не всем, а только тем, кто пожелает их принять. Она не угомонилась и стала дарить людям свою любовь. И это чуть не погубило ее. Но мы ее, кажется, вытащили. — Худо пожал плечами.
Виктор отметил, что художник любил этот жест.
— А Костя — Йог, ушёл от родителей, снял комнату и живет, как настоящий йог: постится, сосредоточивается, позы всякие принимает. Работает по вечерам грузчиком.
— Нет, ночным сторожем, — заспорила Янка.
Но Худо помирил их:
— Не пререкайтесь, у него сложная специальность. Он совместитель — ночной сторож и грузчик.
— Да, между тем он умница, эрудит и диплом техникума имеет с отличием. Но не это для него главное. Да и для нас тоже не это главное.
— А что? — Виктор напрягся. Когда же они скажут свое главное? Всё ходят вокруг да около, взаправду притворяшки.
— Понимаешь… — Худо свел брови в одну линию, — главное для нас — свобода чувств. Мы чувствами своими занимаемся. Мы внимание обращаем не на то, что кажется важным для других людей: внешность, образование, слава, развитие. Все это хорошо, но нам так неинтересно. Как-то не нужно это нам.
— А что же вам нужно?
— Настроение. Состояние души. Разнообразие в чувствах. Свобода, полная свобода в ощущениях. Что хотим, то и чувствуем. Ты пойми, — продолжал Худо, — не делаем что хотим, а чувствуем что хотим. Существенное отличие. Мир вокруг нас признаем и принимаем таким, какой он есть, каким он дан. Свой долг, как говорится, исполняем справно. До шести вечера притворяшки — обычные члены производственного коллектива, зато после — извините и прощайте, дорогие друзья-сослуживцы. Мы уходим в мир своих чувств, которые, между прочим, никого не касаются. Мы никого не обижаем и даже моде следуем умеренно. Знаем: не модой единой жив настоящий человек. Вечер и ночь принадлежат нам, отданы на разграбление. Но мы никого не грабим. Мы просто возвращаемся в души свои, зажигая там свечи наших эмоций. А уж каких — это наше дело. По принципу: моя душа — моя крепость. Кого хочу, того пущу. А не захочу — не
— Да, действительно, только очень неопределенно как-то, — нерешительно сказал Виктор. — Детская какая-то философия… — Он замолк, боясь обидеть собеседников.
— Вот именно! — улыбнулась Янка. — К этому стремятся притворяшки. Остаться детьми в душе. Все зло, глупость и неполадки, мол, от взрослых. Главное — подольше быть детьми.
— Ну, тогда просто нужно не стареть, — засмеялся Виктор.
9
Когда машина, приседая в мокрых рытвинах, въехала во двор, психологическая атмосфера под крышей “Москвича” четко определилась. Виктор до поры до времени считался новичком, которому прощаются промашки и неловкости. Объяснив, кто такие притворяшки, Худо пребывал в состоянии расслабленности. Его душа артиста была награждена не только молчаливым одобрением слушателей, но и собственным удовлетворением. Как это ему так четко все удалось объяснить! Формулировочки получались круглые и точные, и было приятно осознавать, что мысль мастера по-прежнему ясна. Он сказал этому парню все, что думает. Пусть теперь тот поразмыслит и найдет ответ. Вряд ли найдет что интереснее. Худо даже причмокнул от удовольствия и врезал машину в сугроб.
— Резиденция Пуфа! — торжественно объяснил он.
Виктор огляделся. Резиденция показалась ему невыразительной и унылой. Пятиэтажные серые стены в кирпичных шрамах, цементный двор с чахлым, припорошенным снежком сквером, съежившиеся от мороза кальсоны и рубахи на балконах. В сквере гуляла почтенного вида старуха с собачонкой в поношенном тулупчике.
Виктор вздохнул, вылез из машины, за ним выскочили девушки, последним вышел Худо. Он хлопнул дверцей и понесся вперед, в темное отверстие подъезда, откуда на Виктора пахнуло хозяйственным мылом и кошками. Неосознанное до конца чувство протеста стало проникать в душу Виктора.
Когда они вошли в квартиру Пуфа, обволакивающее Виктора ощущение игры усилилось. Пуфом оказался вертлявый, неулыбчивый, говорливый парень. Он выскочил навстречу и завертелся мелким бесом. Что тут началось! Все говорили наперебой, словно упражнялись в бессмыслице. Казалось, они сразу и навсегда поглупели. Первым среди говоривших чушь оказался сам хозяин. Рассаживая гостей, он сделал широкий жест рукой и сказал:
— До свидания, до свидания, счастливого пути! Больше никогда не возвращайтесь в это гиблое место.
— Я плачу потому, что весело тебе! — откликнулся Худо.
— А я готова платить за снег, за воздух, за солнца свет, но ни копеечки не дам за корку хлеба, — заявила Янка.
— Трик-трак, беж-бармак, — прочирикала Танька.
Все глянули на Виктора, но он промолчал. Тогда они отвернулись, и он как бы перестал для них существовать. Притворяшки понеслись вприпрыжку по кочкам слов и фраз, не спотыкаясь, и глаза их стекленели от удовольствия.
— Полум-поля! — начал Пуф, и по долгой паузе Виктор понял, что сейчас последует некоторое повествование.