Бог после шести(изд.1976)
Шрифт:
“Вот откуда этот хрипловатый басок эстрадной певицы, желтизна небрежно наманикюренных ногтей, лишенное румянца лицо. Все от сигарет, — подумал Виктор. Некоторое время он молча рассматривал ее. — Конечно, ты блондинка, несчастная блондинка, истязающая свои волосы всеми ядами химии. Некогда натуральные темно-русые или каштановые кудри твои теперь превратились в хрупкую соломенную паклю, осужденную на постепенную гибель. Но скажи, пожалуйста, почему же ты дымишь, как фабричная труба, почему нервничаешь, рыщешь
Люся смутилась и отвела глаза. Виктор спохватился, кашлянул и улыбнулся.
— Я… — пробормотал он. Но девушка перебила:
— Вы со всеми нашими познакомились? — Она немного косила или разрез глаз у нее был такой, что казалось, будто она косит. Но получалось у нее это очень здорово — точно выстрел в сторону. — С притворяшками. — Люся улыбнулась. — Они, то есть мы, так себя прозвали. Но я еще не совсем притворяшка…
Она помолчала, жалко, растерянно улыбнулась Виктору.
— Неужели это трудно? — ухмыльнулся он.
— А вы думаете!.. — горячо подхватила девушка. — Здесь же талант нужен, ум и фантазия. Здесь очень многое нужно иметь в голове, и вообще… Высшее образование здесь не поможет…
Она махнула рукой, показывая, сколько всего надо иметь, чтобы быть притворяшкой. Получалось действительно много.
— Вы вот новенький, у нас такие бывали. Немногие остались. А другие просто не могут удержаться. Побудут-побудут, попробуют и уйдут. То скучно, то неинтересно, то еще что-нибудь. Ведь мы не пьем и не… Это же не главное у нас. Важно другое. Нужен талант, а если таланта нет, ума нет, никакой из тебя притворяшки не получится…
Люся пустила клуб дыма и победно посмотрела на Виктора. Мол, хоть я и не настоящая притворяшка, но тебе нос могу утереть.
— У меня там роль особая. Всех новых ко мне присылают, как бы на проверку, — засмеялась она. — В этом я смыслю, сразу скажу, кто подходит, а кто скоро отвалит. Как в отделе кадров. У меня чутье есть на человека. Хоть и дурочкой иногда называют. Блажная, дурочка… Что ж, это тоже есть. Я ничего почти не могу. Я как-то не успеваю сообразить, ответить, не получается все это у меня, понимаете?
Виктор кивнул. Откровенная, себя не жалеет.
— Зато, как я наших понимаю! Иногда настоящий балдеж получается, а иногда никак — ни то ни сё.
Люся потрясла в воздухе кулачком, показывая, как она чувствует настоящий балдеж. “Мышонок, — снисходительно решил Виктор. — Тепленький мышонок”.
— Наши это понимают, я им во как нужна! Они меня ценят. Люська то и сё, но без Люськи ни один наш большой балдеж не состоялся. Притворяшки без Люськи никуда. Я им заводиться помогаю.
Она встала и прошлась по комнате. Он смог разглядеть ее вблизи и вдруг почувствовал к ней
— Вам понравился художник? — спросила девушка.
— Ничего, соображает. — Виктор не знал, что еще можно сказать о Худо.
— Это гений! Я уверена, он будет великим человеком. Когда он говорит, я умираю.
Виктору неприятно было это слушать, и он рассердился на глупую Люську. “Тоже мне верноподданная!”
— А Янка? — От возбуждения глаза у девушки разбежались в разные стороны.
Поскольку Виктор промолчал, давая понять, что он недостаточно еще знает притворяшек, Люся продолжала:
— Янка тоже умница, не хуже Худо. Она иногда такие вещи рассказывает, что у меня все поджилки трясутся. Она гениальная девка и непременно кем-нибудь станет. А Пуфик? Это ж просто я не знаю! Гениальный поэт. Виктор хотел было намекнуть девушке, что не слишком ли много гениев для такой маленькой компании, но сдержался. Люська разошлась. Ее щеки окрасил неровный румянец вдохновения. Глаза восторженно увлажнились, мягкие пухлые губки быстро двигались, выталкивая слова восхищения.
— Вы так осуждающе на меня смотрите, потому что ни на одном большом балдеже еще не побывали, — заявила Люся, вдруг успокоившись.
Она села и пристально посмотрела на Виктора. Видно, тоже его изучала.
— Это чувство рассказать нельзя. Они постепенно заводятся, заводят себя и всех вообще. Ну, чужих там не бывает, чужих там просто не может быть. А свои всё понимают и все по-разному участвуют. Ну, думаешь, всё уж, конец, уже невозможно дальше переносить. А потом… летишь…
— Как — летишь? — изумился Виктор.
— Ну, как во сне летишь, знаете? Когда маленький и растешь.
— Бывало, — осторожно согласился он.
— Так и здесь. Только наяву, при всех. Вдруг тебя поднимет и несет. Худо называет это мигом свободы. Великий миг свободы. Не знаю, может, это и есть свобода. Ничего не помнишь, один полет. И всё. Полет без крыльев.
Она замолчала, и взгляд ее ушел внутрь. Словно она пыталась вспомнить ощущение полета и, может быть, даже взлететь. Виктор постарался вернуть ее на землю:
— Да отчего же это?
Она посмотрела на него затуманенно и нежно:
— От слов!
— От слов?
— От слов.
Они замолчали, и Виктор задумался. Не морочит ли его эта дурочка?
— Пьете что-нибудь? — спросил он. — Курите? Она посмотрела на него и рассмеялась:
— От слов, только от слов! Ничего, кроме слов, мы не пьем, вернее, почти не пьем, не напиваемся, понимаешь? Только для легкости, перед началом, совсем немножко. А потом… Ну, да потом сам увидишь…