Бог после шести(изд.1976)
Шрифт:
— Не знаю, делает ли йога, но что армия делает солдатами — это точно. Там, без женщин, мы становимся совсем другими.
И вот здесь беседа молодых людей получила внезапный и неожиданный крен. Они заговорили о девушках. Эта тема заметно сблизила Виктора и Костю. И, окончательно перейдя на дружеское “ты”, они почувствовали себя давними знакомыми, почти приятелями.
— Ты давно уже знаешь этих… эту компанию? — спросил Виктор. Он еще немного стеснялся называть притворяшек их прозвищем.
— А тебя кто из них интересует? — Прямой взгляд Кости ясно говорил, что сплетничать о своих друзьях он с Виктором не станет.
— Да я вроде бы их всех видел, всех, кто собирается на нашей даче Новый год праздновать. Вот еще Люся, ей осталось сообщить, куда и когда приезжать. У нее ведь тоже нет телефона.
— Ах, Люська! — развеселился Костя. — Среди наших
Они помолчали. Костя повернулся и сказал:
— Иногда я смотрю на нее, и мне плакать хочется: до чего ж беззащитна! Но мы ее не обижаем. Ни-ни. — А потом добавил: — А ты поезжай к ней, телефона ведь у нее нет. Все равно кому-то ехать. Я не смогу, а ты поезжай. Расскажи, куда ехать, когда. Она удивительно бестолкова. Так что объясни все подробно и даже с рисунком, все на бумажке распиши. Познакомишься с девочкой. Это экземпляр!
После ухода Виктора Костя стал собираться на работу. Предварительно он обстоятельно и методично перекусил: выпил бутылку холодного молока, съел сырок, закусил рисовой кашей с курагой. Костя был вегетарианцем. По многим соображениям: главными были предписания йоги. Готовясь к выходу, он сложил свой черный Халат, в полиэтиленовый мешочек сунул термос и бутерброд с сыром, присовокупил чистое махровое полотенце и новый кусок мыла, завернул все это в пакет из оберточной бумажки, поместил в авоську, надел куртку, ушанку и вышел из комнаты, предварительно заперев ее на английский замок. В его движениях была размеренная методичность и совершенная уверенность в правильности действий и поступков. До работы было недалеко; Костя действительно оформился в соседнем районе совместителем. Он работал дворником и уборщиком мусорных камер. Так что притворяшки были несколько дезинформированы о Костиных должностях.
В автобусе было пусто. И это обстоятельство Костя отметил для себя с большим удовлетворением. Транспорт не то что в часы “пик” — в давке и ругани. Костя спокойно сидел на первом переднем сиденье и, продышав на окне круглую дырочку, разглядывал знакомые улицы. Редкие прохожие, гонимые волнами холодного морозного ветра, торопились, стремясь побыстрее попасть в свои уютные квартиры. “А мне некуда спешить, — думал Костя, — я еду всегда без опозданий. На мою работу опоздать трудно. Снег вряд ли убежит без моей помощи. В сущности, я счастливый человек: я никому ничего не должен и мне тоже не должны. У меня нет претензий к людям. Пусть только они оставят меня в покое”.
Он сошел на четвертой остановке и, пройдя знакомыми изгибами микрорайона, вошел в маленькую, освещенную электрической лампочкой на голом шнуре комнатку, где дядя Митя пил густой черный чай из алюминиевой кружки, заедая его бутербродом с любительской колбасой.
— А-а, студент! — приветствовал Костино появление сторож. — Присаживайся, гостем будешь.
— Благодарствуйте, дядя Митя, я уже отужинал. — Костя шмякнул ушанку на лавку и стал раздеваться.
Они немного поговорили. Дядя Митя, как всегда, интересовался вопросами большой политики. Соотношения с этим миром у него начинались с министерского и парламентского уровня. С президентами и руководителями государств сторож был накоротке, мог часами увещевать какого-нибудь далекого правителя, раскидывая перед Костей сложный пасьянс державной глупости упомянутого владыки. За долгие зимние и осенние ночи страдавший бессонницей дядя Митя успевал перечитать большинство газет и журналов, выписанных жэковским агитпунктом. Его политическая и экономическая эрудиция была обширной, но несколько несистематизированной. Костя поражался памяти старика, в которую так прочно и основательно укладывалась информация. Но факт, застряв в голове дяди Мити, возлежал там одиноко и сиротливо,
— Да ты выпей чайку, — уговаривал Костю старик, — ведь с морозу, захолодал весь, наверное. Или, может, что-нибудь покрепче требуется?
— Вы же знаете, Дмитрий Иванович, не приемлю.
— Да, знаю и немало тому удивляюсь. Какой-то ты очень не похожий на других ребят, парень. Не чудак вроде, голова будто варит и так все в форме, есть чем девок заинтересовать, а ведешь себя странно. Вот учился, говорят, техникум кончил — и никакого тебе экономического эффекта для страны. Сдается мне, парень, что ты хитришь. Ждешь ты чего-то, а вот чего — я сам не пойму. Чего можно ждать, мусорные камеры чистючи?
Костя рассмеялся, бодро притопнул валенками.
— Именно так. Жду. Жду у моря погоды… Ну, всего доброго, Дмитрий Иванович. Некогда мне дискуссии с вами сегодня проводить: снегу много.
Он взял скребок, лопату и вышел к подъезду. Было тихо. Ветер, несшийся по улицам, внезапно ослабел и сник. В микрорайоне повисла тишина. “Люди устали после работы, отдыхают”, — подумал Костя. Окна домов гасли. Костя встал, упершись крепкой ногой в твердую, бугристую поверхность асфальта, и сделал первый удар скребком. От отточенного лезвия поднялись фонтанирующие брызги льда и снега. И пошло: он бил, подсекал, разбивал, взламывал, и вскоре, минут через пятнадцать, большая часть тротуара напоминала взрытый ледоколом участок Ледовитого океана. Костя подхватил лопату, упер черенок в грудь и, громко шурша, стал сгребать куски наледи. Проглянул белесый, в инее асфальт. Костя почувствовал, что мышцы его отвердели, и первый приятный пот-пар проступил на груди, на затылке, спине. Слегка задохнувшись, он остановился и снова прислушался. Было удивительно тихо. С высокого неба на землю падали снежинки. Костя стоял и думал, что с каждым днем он становится все крепче и чище. И сильнее. В этот год от него отошли все неприятности, все обиды его интеллигентной семьи. Они там думали, что он сбежал на север. И Костя не разуверял их. С помощью приятеля, работавшего за Полярным кругом, он ежемесячно высылал родителям прохладные, спокойные письма. А сам был здесь, неподалеку, но жил совсем другой жизнью. Она нравилась ему, эта жизнь. “Да, — думал он, — я становлюсь все крепче, все лишнее уходит от меня”…
Ему вдруг явилось зеркальное отображение молодого, обвитого мышцами-веревками крепкого тела, и он удовлетворенно хмыкнул. Вот такой должна быть и душа: вся из стальных мышц-чувств. Без червоточинки, без изъяна. Могучая душа йога. Может быть, ему удастся в этом году отработать транс? И тогда ему ничто не страшно. Он будет защищен от всего. И главным образом от них, от своих родителей. Он вздрогнул, случайно нарушилось равновесие: в памяти возник истерический крик матери. Почему она всегда была недовольна? Почему она непрерывно кричала? Разве он претендовал когда-нибудь на ее жизнь? В памяти мелькнули холодные, чужие глаза отца. Костя рывком схватился за скребок. С особой злой силой набросился он на ледовую кору тротуара. Искрящиеся струи из-под его рук взмывали в воздух яростными, нетерпеливыми фонтанчиками.
Кто-то снисходительно шлепнул его по спине.
— Эй, дед, дай прикурить!
Костя резко повернулся. Пьяненький рыжий парень отшатнулся в деланном изумлении.
— Пардон, коллега, накладочка вышла. За деда принял. Спичками не располагаете?
— Не курю, — бросил Костя.
Парень на секунду задержал на нем взгляд.
— Жаль. И на сигареты, значит, не хватает. Да, бедность, конечно, не порок…
Насмешливо чмокнув, пошел от Кости развязной походочкой, вызывающей и обидной.
“Дурак, пьяный дурак!” — Костя перехватил скребок уверенней, крепче. В груди его возникла теплая неприятная слабость, которая поднялась вверх к лицу и обидно щекотала в носу и горле.
11
Стоявшее перед ним существо определенно напоминало женщину. Полной уверенности у Виктора, правда, не было до тех пор, пока он не услышал ее низкий, хрипловатый голосок.
— Люся, — сказало существо, и он почувствовал в своей руке маленькую прохладную ладошку. — Садитесь. — Девушка села сама и тотчас потянулась к сигаретам.