Богач, бедняк... Том 2

Шоу Ирвин

Джин внизу укладывала Инид. Когда малышка гуляла на палубе, они надевали на нее маленький спасательный круг оранжевого цвета и линем прикрепляли ее к металлическому кольцу на рулевой рубке, чтобы, не дай бог, она не соскользнула за борт. Жених ушел, чтобы проспаться после принятого шампанского. Дуайер с Кейт готовили на камбузе обед. Рудольф в связи с этим выразил свой официальный протест, сказал, что он приглашает их всех на обед в Монте-Карло или Ницце, но Кейт настояла на своем.

– Разве можно придумать что-то лучше, чем заняться в свадебный вечер? – искренне удивилась она. Уэсли, в голубом свитере-«водолазке», так как уже становилось заметно холоднее, стоял у рулевого колеса. Он уверенно ходил

босой по палубе, твердой рукой вертел штурвал, словно родился на море.

Гретхен с Рудольфом тоже натянули свитера.

– Какая все же роскошь, – сказал Рудольф, – мерзнуть в июле!

– Ты рад, что приехал, да? – спросила Гретхен.

– Очень, – признался Рудольф.

– Итак, семья объединилась, – сказала Гретхен. – Нет, даже не так. Она собралась вместе, собралась впервые. И из всех нас инициативу проявил Том.

– Ему удалось понять что-то, чего не поняли мы, – заметил Рудольф.

– Да, ты прав. Ты, наверное, обратил внимание – где бы он ни появлялся, его окружает какая-то особая атмосфера любви. Возьми его жену, Дуайера, его друзей на свадьбе. Даже его сына. – Она с горечью засмеялась.

Она рассказала Рудольфу о своем посещении Билли в Брюсселе, куда съездила до их встречи в Антибе, так что Рудольф понимал, какова причина ее короткого, отнюдь не радостного смеха. Билли жив и здоров, ему ничто не угрожает в армии, он служит писарем, такой же циничный, лишенный всяких амбиций молодой человек, как и прежде, много работает, чтобы поскорее летело время службы, насмехается над всем и над всеми, не щадит даже родной матери. Якшается с глупыми девчонками в Париже и Брюсселе, меняя их как перчатки, курит марихуану, если только уже не перешел на дрянь покрепче, рискуя попасть в тюрьму, не проявляет ни к чему интереса, как и тогда, когда вылетел из университета, не меняет своего холодного отношения к ней, Гретхен. Во время их последнего обеда в Брюсселе, когда вдруг зашел разговор об Эвансе Кинселле, он закусил удила, просто взбесился.

– Знаю я всех этих людей твоего возраста, – зло бросил он. – У всех у них фальшивые великие идеалы, они взахлеб говорят о новых книгах, театральных пьесах, о политиках – в общем, обо всем, над чем молодые люди моего возраста ржут как кони. Они намерены спасти этот мир и молятся то на одного несущего всякий вздор художника, то на другого, притворяются, что они все еще молоды, радуются, что нацистов как следует вздули и что прекрасный новый мир рядом – за ближайшим углом или в чьей-то чужой постели.

– В определенном смысле, – продолжала Гретхен, – он, может, и прав. Хотя и пышет ненавистью, но прав, когда произносит слово «фальшивый». Ты ведь знаешь обо мне гораздо больше, чем другие. Когда пришло время призыва, я не сказала ему: «Если не хочешь в армию, иди в тюрьму или дезертируй!» Нет, я обратилась к своему влиятельному брату и таким образом спасла его шкуру – пусть другие матери убеждают своих уклоняющихся от призыва сыновей садиться в тюрьму, дезертировать, организовывать марши на Пентагон или умирать где-то в джунглях. В любом случае, я уже подписала свою последнюю петицию.

Ну что мог Рудольф ей ответить? Он стал ее соучастником, столь ей необходимым. Они оба были виноваты и оба осуждены.

Но вся эта неделя, проведенная на море, оказала на него такое благотворное, просто целительное воздействие, свадьба была такой веселой, вселяющей оптимизм, что он сознательно старался вытеснить все мрачные мысли из головы. Только при виде Уэсли, стоящего за рулем, такого проворного, загорелого, они оба, помимо своей воли, начинали думать о Билли, и не в его пользу.

– Ты только посмотри на него, – сказала Гретхен, не отводя пристального взгляда от Уэсли. – Воспитан проституткой. Его отец так и не окончил среднюю школу и с тех пор никогда не открывал

ни одной книги. Его отца притесняли, преследовали, били и, начиная с шестнадцатилетнего возраста, он постоянно жил среди отбросов общества. Но когда, по его мнению, пришло время действовать, Том забрал из военной школы своего сына, увез его в другую страну, заставил его выучить иностранный язык, и он работает с людьми, не умеющими ни читать, ни писать. Он заставил его работать упорно, тяжело, в том возрасте, когда мой Билли выпрашивал у меня по два доллара каждую субботу на кино. Ну а что касается жизненных удобств, – она засмеялась, – вероятно, этот мальчишка умеет сохранить в неприкосновенности свою частную жизнь, хотя и живет в каюте рядом с простой, маленькой английской девушкой-крестьянкой, любовницей отца, которая носит под сердцем зачатого во грехе ребенка. Ну и каков результат? Он здоров, вежлив со всеми и занимается на судне полезным делом. И он так любит своего отца, так предан ему, что Тому не нужно никогда повышать на него голос. Ему достаточно сказать, что от того требуется, и мальчик тут же все беспрекословно выполняет. Боже! Может, мне больше не читать все эти книги о воспитании детей? И этот мальчик уверен, что на призывном пункте никто не пошлет его воевать во Вьетнам. Его отец никогда этого не допустит. Хочешь, я кое-что скажу тебе? На твоем месте, когда Инид вырастет и будет спокойно ходить по палубе без риска свалиться за борт, я прислала бы ее сюда, к Тому, пусть он займется ее воспитанием. Господи, как хочется выпить. У Тома наверняка где-то припрятана бутылка на его корабле, предназначенном для трезвенниц.

– Думаю, ты права, – согласился с ней Рудольф.

Он встал со стула. Уже темнело, и Уэсли включил сигнальные огни. Он улыбнулся проходившему мимо дяде.

– По-моему, отец сильно перевозбудился. Он даже не проверил, каким курсом я следую. Может, я рулю прямо на Альпы?

– Ну, свадьбы бывают не каждый день, – сказал Рудольф.

– Конечно нет, – согласился Уэсли. – Отцу в этом смысле повезло. Иначе даже его могучий организм не выдержал бы.

Рудольф прошел на камбуз через салон. Там Дуайер мыл в раковине зеленый салат, а Кейт, уже в обычном своем затрапезном платье, тушила в духовке мясо.

– Кейт, – обратился к ней Рудольф. – Не спрятал ли где-нибудь здесь Том бутылочку?

Кейт, захлопнув дверцу, выпрямилась, с тревогой посмотрела на Рудольфа.

– Мне казалось, он пообещал вам не держать на борту ни капли спиртного в течение всего круиза, – ответила она.

– Да ладно тебе, Кейт. – Рудольф продолжал добиваться своей цели. – Джин в каюте с ребенком. А я прошу для меня с Гретхен. Мы сидим с ней на палубе. Что-то стало холодать…

– Кролик, – сказала Кейт Дуайеру, – сходи принеси!

Дуайер сходил в каюту и вернулся оттуда с бутылкой джина в руках. Рудольф налил два стакана, разбавил тоником.

Вернувшись на палубу к Гретхен, он протянул ей стакан.

– Джин с тоником, – скорчила она физиономию. – Я ненавижу эту смесь.

– Если Джин случайно появится на палубе, можно притвориться, что мы пьем только тоник. Он заглушает запах джина.

– Мечты, мечты…

Они выпили.

– Любимый напиток Эванса, – сказала Гретхен. – И это тоже одно из различий между нами.

– Ну, как он там?

– Как обычно, – небрежно бросила она. – С каждым годом чуть хуже, но вообще-то, по существу, не меняется. Думаю, пора его бросить, но ведь я ему так нужна. Он, конечно, не очень-то понимает, что во мне нуждается, никуда не денешься, но не как в женщине. В моем возрасте это даже лучше, что в тебе нуждаются по иным причинам.

На палубе показалась Джин в своих красных, сдвинутых на бедра хлопчатобумажных брючках и кашемировом свитере. Она посмотрела на стаканы в их руках, но ничего не сказала.