Богатырское поле
Шрифт:
— Ладно,— сказал Мошка.— Веди куда спать. Шибко устал я с дороги.
3
О сне Мошка только для красного словца сказал — спать он не хотел. Да и какой сон, если утром, того и гляди, надумают мужики вздернуть его на осинке. Дернется осинка, затянет петля сильную Мошкину шею, и никто не узнает, где и как кончил он свои дни. Обклюют птицы его косточки, обмоют их дожди, огладят ветры, и упадут они на землю, а к следующему лету прорастут сквозь пустые глазницы буйные травы. Втраве и вовсе затеряется Мошкин след...
Но тут он вспомнил лица мужиков,
И так и сяк пораскинув умом, Мошка совсем успокоился. Теперь его мысли поворотились в другую сторону: как бы выбраться из западни? И защемило от этих мыслей сердце, и взяла его такая тоска, что хоть об стену головой. Но стены в избе крепкие, сложены из добротного кругляка; такие стены не то что лбом — и пороками не прошибешь.
Мошка прильнул к двери, прислушался — тихо в избе, хозяева спят. Но не спят в становище на Юге Феклуша и атаман. Ждут его, Мошку, с медведем. Дождутся ли?
В чулане, куда запер его Тихон, пахло мышами и кислой капустой. Мошка повел рукой по углам, нашарил железяку. Железяка узкая, в дверную щель пролезет. Просунул ее Мошка, поддел щеколду, осторожно откинул. Дверь поддалась плавно, без скрипа. Пробравшись между спящими, Мошка на цыпочках прошел через сени к выходу. Кафтан, оставленный в избе, искать не стал, чтобы не разбудить хозяев, выскочил на двор в одной рубахе. На воле его сразу обдало крепким морозцем, перехватило дыхание. Прихватив еще с вечера прислоненные к срубу лыжи, он перелез через частокол позади избы, всунул ноги в ременные петли и пошел в лес. Все будто вымерло вокруг, даже пес не тявкнул — хорошо!
Шел Мошка быстро, и не только потому, что боялся погони: боялся простыть на морозе. Дыхание его застывало на лету, искристыми снежинками оседало в бороде.
Мошка скоро нашел свой след. По следу идти было веселее. Снег похрустывал под лыжами, с деревьев на плечи слетали хлопья и тут же таяли: остановись хоть ненадолго, и рубаха вспухнет колом...
К становищу Мошка вышел только под утро. Едва ввалился с клубами пара в землянку, как обрадованная Феклуша теплым зверьком повисла у него па плечах.
— Прише-ел!.. А мы боялись — не сломал ли тебя медведь...
— Медведь не сломал,— отвечал Мошка,— а что похуже, может, и было.
Яволод, ни о чем не догадываясь, встретил зашедшего к нему в избушку Мошку приветливыми речами. Спросил, как спалось; поинтересовался, почему не приходил вечерять.
Долго таиться от Яволода Мошка не мог. Помявшись, рассказал о случившемся. Рассказывая, сжимал кулаком подбородок, избегал глядеть атаману в глаза.
Яволод угадал его мысли.
— Вижу, что-то задумал ты, Мошка, а сказать не решаешься. Говори, не бойся: какая у тебя забота, какая печаль?
— Много муки перенесет пшеница до калача,— уклончиво пробормотал Мошка.
— Не пойму я тебя,—
— А тут и понимать нечего. Ведаю я твою тайную думу, ведаешь и ты мою. Да только в твою задумку я не верю. Ты не серчай, атаман, ежели что не так. Знаю, наделишь ты своих мужиков деньгами, а пользы — что? Побродят мужики по белу свету да и снова в ватагу али к боярам в лапы. Так и пойдет по-старому...
— Ой ли? — ухмыльнулся Яволод.— Старая крыса ловушку обходит.
— Все ловушки не обойти...
Мошка задумался, потом, подняв глаза на атамана, решительно сказал:
— Вот ведь какая штука. Поглядел я нынче ночью на мужиков, как живут они без боярина и без боярских тиунов, так и обрадовался.
— Аль ватагу покинуть надумал? — напряженное лицо атамана побледнело.
— Надумал. Возьму Офоню, уйду к тем мужикам. Работы у них много, и что ни сделаешь — все на себя. Вырастет Офоня вольным человеком — мне и помирать будет легко.
Яволод расслабленно опустился на лавку, прикрыл глаза: не хотелось ему расставаться с Мошкой. Полюбился он ему. Сросся с ним атаман в своих мечтах.
— Богатыми людьми вернемся мы на Русь. Не уходи. Вот увидишь, сами боярами станем, именитыми купцами станем...
— Не от скудости скупость вышла — от богатства,— отвечал Мошка. Про себя он уже давно решил: не отпустит атаман — сбегу. А в ватагу не вернусь.
Яволод еще долго его уговаривал. Наконец, поняв, что переубедить Мошку ему все равно не удастся, сказал:
— Ладно, быть по-твоему. Только с пустыми руками я тебя из ватаги не отпущу. Уж больно полюбился ты мне, Мошка, ближе родного стал.— И добавил: — Знаю я про тех мужиков — и до тебя слыхивал, да не говорил: не хотел своих растерять. А тебе, видно, выпала такая дорога. Тебя я держать не стану. Но помни: наскучит пахать землю — ищи меня в Великом Новгороде, помогу...
— Спасибо тебе, атаман, за дружбу и доброе слово,— растроганно ответил Мошка.— Век тебя не забуду. Ежели что, наведывайся и ты ко мне. Будешь желанным гостем.
— У нас с тобой и лен был не делен,— задумчиво проговорил атаман. Он отвернулся и смахнул пальцем с ресницы слезу.
Мошка заспешил в свою землянку — собираться в путь. Когда же он рассказал обо всем Феклуше, та выволокла из-под лавки и свой ларец: не оставлю с тобой Офоню, загубишь дите, уйдем в леса вместе.
Узнав об этом атаман еще больше приуныл. Как же так? Или совсем его Мошка осиротить собрался, деревянная он душа. Яволод кричал на Феклушу, топал ногами, грозился запереть в землянке; на крик его стали стекаться мужики.
— Отчего такой шум? — дивились они.— Али Феклуша провинилась? Провинилась — так наказать. А не провинилась — об чем лай?
Не хотел атаман говорить мужикам правду, да пришлось: от ватаги не было у него секретов.
Мужики притихли. Иные сказали так:
— Вольному воля. Ежели по душе, пусть остается Мошка на Юге. Феклуша тоже вольна сама о себе решать.
Другие глядели в корень:
— Мошка — мужик с умом. Пущай расскажет, почему хочет отбиться от ватаги. Может, и мы останемся.