Богатырское поле
Шрифт:
— А жрать что будем? — со злыми ухмылками спрашивали мужики.— Аль посошок в руки да и по милостыньку?.. Мы — люди вольны. Ты, атаман, не стой нам поперек пути.
— Не пущу,— решительно сказал Яволод.— Вы меня знаете...
— А то не знать!..
— Поостерегись, атаман...
— Да чо на него глядеть? Пошли, ребята!..
Тяжело дыша, придвинулись мужики к атаману, заскорузлые ладони потянулись к ножам.
Тогда Мошка протиснулся вперед и встал рядом с Яволодом, загораживая сход с лодии. Встала рядом с атаманом и Феклуша. Увидев
— Ай да защитница у тебя, атаман!
— Вот так девка!..
Но намерений своих не оставили:
— Всход-то ослобони, не то...
Побледневший до желтизны Мошка, сжимая рукоять тяжелого меча, тихо пообещал:
— Первому, кто сунется, голову снесу...
Вяжись лычко с лычком, ремешок с ремешком. Не забыл атаман Мошкину услугу.
Про то, что тогда случилось, мужики не любили вспоминать. Стыдно было. Впервой не поверили атаману.
Да и Яволод не попрекал их, делал вид, будто ничего и не было. За то и любили мужики атамана — зла Яволод у сердца не хоронил. Нравом был отходчив, умом смел. Рука у атамана хоть и тверда, а справедлива.
А Мошку с той поры принимал атаман словно брата единоутробного. Даже избу поставил не где-нибудь, а рядом с Мошкиной землянкой. Звал к себе зимовать, но Мошка отказался.
— Ты, атаман, всем нам отец,— сказал он.— У отца же — все дети родные. Негоже одному дитяти в сапожках ходить, а другому в старых лаптях...
Зима в тот год на реке Юге стояла лютая — с метелями и обильными снегопадами. Землянки утонули в сугробах, только вьется над ними синий парок...
Как-то раз, в январе это было, солнышко повернуло на весну, отправился Мошка на лыжах поглядеть, нет ли в лесу зайцев. Долго шел, а зайцев все нет — ни следа на снегу, только птичья затейливая паутинка.
По лесу идти тяжело — даже на широких, обитых шкурами лыжах. Длинная палка с легким шерстяным шариком на конце тоже иногда глубоко проваливается в снег. Под кустами сугробы еще выше, еще рыхлее — там и вовсе не пройдешь.
Долго кружил Мошка по лесу, вдруг видит — никак, след?! Подошел поближе, остановился, приглядываясь и дивясь: след-то след, да только не заячий и не медвежий, а человечий. Кто-то шел перед Мошкой без лыж, местами переползал через кусты на брюхе.
Мошка подумал: на своих вроде не похоже, свои на неделе в такую дебрь не забирались, а третьего дня прошел снег. Постоял, постоял да и двинулся по следу: любознательный был Мошка мужик.
Долго он шел. Уж засинели тени на снегу, а след все тянется и тянется — и все в сторону от становища. Теперь Мошка точно знал — из своих никто не решался заходить в такую даль. Чужой след. А чей?! Атаман сказывал, что по Югу нет поблизости деревень до самого Устюга. А до Устюга, почитай, верст пятьдесят, ежели не больше.
Шел Мошка легко — сердце у него было здоровое, легкие — что твои кузнечные мехи. А заплутать в лесу он не боялся — и ночью не задача вернуться по
Солнышко к тому времени совсем уж укатилось за лес. Погасли над верхушками деревьев красные пятна облаков.
Скоро Мошку со всех сторон обступил густой мрак. Лыжи то и дело натыкались на поваленные буреломом стволы деревьев, застревали в кустах. Но со следа Мошка не сбивался, шел уверенно.
Постепенно лес начал редеть. А когда поднялся месяц, стало совсем светло. Тормозя палкой, Мошка съехал в ложбину, по другую сторону которой раскинулась очищенная от деревьев поляна. За поляной, на взлобке, лежали сваленные друг на друга сосновые кряжи, под лыжами похрустывала припорошенная снегом щепа.
Еще в низинке Мошка почувствовал запах дыма, а когда остановился на бугре, то, глазам своим не веря, увидел перед собой три избы, вокруг изб — тесовый забор.
За забором заворчала и несколько раз лениво тявкнула собака.
2
Снег возле изб был утоптан до блеска. Мошка снял лыжи, прислонил их к забору и постучал в ворота. Собака разом вскинулась, залилась свирепым лаем. Кто-то заслонил оконце в избе, потом во дворе послышался хруст снега. Через щель в заборе Мошка видел — шли двое.
Заспанный ленивый голос обругал собаку. Лай оборвался.
В светлеющем на снегу проеме отворившихся ворот стоял коренастый человек и держался рукой за верею. Из-за спины его, на уровне пояса, выглядывала взлохмаченная большая голова.
— Кого леший носит? — спросил высокий мужик.
Мошка дружелюбно сказал:
— В лесу заплутал, хозяин. Не дозволишь ли переночевать?
Выпуская из ноздрей клубки белого пара, мужик долго молчал. Лохматая голова из-за его спины пропищала бабьим голосом:
— Боярский прихвостень, поди. Ты тюкни его, Тихон, обушком-то. Чо по лесу шастает?..
Мужик нерешительно переступал с ноги на ногу.
— А может, и вправду тюкнуть,— раздумчиво проговорил он.
— Тюкни, тюкни,— затряслась голова.
Мошка отступил от ворот. В руке его сверкнул топор.
— Ты ей, хозяин, не поноравливай,— грозно предупредил он.— Очи-то на место посади: какой я прихвостень?.. Аль прихвостень ночью в лес пойдет, да еще по морозу?
— А ведь и верно,— согласился мужик и покосился на бабу.— Почто пришел?
— Дело простое. Говорю тебе — заплутал,— ответил Мошка и сунул топор за пояс.
Мошкин топор беспокоил бабу.
— Ты топор-то кинь, коли с миром,— пропищала она.— Кинь топор-то.
Подумав, Мошка кинул топор. Баба ловко вывернулась из-за спины мужика и подняла топор со снега.
Мошка удивился: у бабы росла борода.
Теперь, когда Мошка был обезоружен (лук за спиной), хозяева успокоились. Тихон пошире раздвинул ворота и пригласил позднего гостя в избу.
Они пересекли двор и поднялись на низкое крыльцо. Впереди неловко ковыляла на коротеньких ножках бородатая баба, за ней шел Мошка, за Мошкой — Тихон. Под мышкой Тихон нес два топора.