Богатырское поле
Шрифт:
С тревогой вглядывались вои в подступающие к реке темные леса, то и дело прикладывались к винным сулеям. Отхлебнут из сулеи меду — и вроде отступит страх. Но мед был коварен: после иному такое померещится, что хоть сейчас в реку вниз головой.
На ночь лодии приставали к берегу. Отгородившись от леса большими кострами, вои вспоминали, что в родных-то краях в эту пору выгоняют на ночницу лошадей. В избах пекутся пироги с гречей, а с наступлением вечера все холостые ребята выезжают в поле, где пасут лошадей до самого июля. Чего, бывало, не наслушаешься в ночнину!.. Вот и нынче десятинник Силуян,
— Живет на белом свете нечистая сила; ни с кем-то она, проклятая, не роднится,— глухим голосом говорил он,— нет у нее ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры, ни кола, ни двора; бродит она по белу свету одна-одинешенька, все выглядывает, кого бы ей погубить, кому бы зло сделать.
Силуян — находчивый рассказчик и выдумщик. Всем обличьем своим он похож на деда-лесовика: ростом мал, сухощав, острые плечи приподняты, брови густые, лохматые, под бровями маленькие глазки, будто мышата,— прыгают, резвятся, а то и спрячутся в норку. Прикроют их брови, и кажется, что Силуян спит. Но Силуян никогда не спит, а если и спит — все равно уши топориком. Все слышит, все обо всех знает десятинник Силуян.
Не в один поход хаживал с Силуяном сотник Сыр. Бывал с ним в жестоких сечах, а ни один меч не коснулся десятинника, ни одна стрела не оцарапала его кольчуги. Будто заговорен был Силуян и от копий, и от сулиц, и от топоров. И хоть был он уже не молод, а не стерпел, взял его с собою Сыр на речку Юг: с Силуяном Сыр чувствовал себя уверенно, без Силуяна — как без рук. И был Силуян для Сыра вроде оберега: не убьют Силуяна — и Сыр вернется поздорову в Великий Ростов.
«А что, как и впрямь водится он с нечистой силой?» — думал иногда Сыр. Был он человеком набожным, но в этакой-то дремотной глуши чего в голову не полезет! Бог богом, а не худо, коль и Силуян под боком.
Трудно добирался Сыр до речки Юг. Прошли уж и комарницы, в лесах появились стрижи и ласточки. Сприлетом птиц поутихли сиверы, потянули влажные теплые ветры.
Плыли лодии по Сухоне, стучали уключины, хлюпали, падая в воду, весла. Уже третий день не было ветра, третий день натирали вои на ладонях кровавые мозоли. Лес встречал и провожал их враждебным молчанием. Поутихли птицы, попрятался в чаще зверь. Один только раз выкатился в заросшую тальником заводь большущий рыжий медведь, встал на задние лапы. Люди ему в диковину — что за чудеса?.. Постоял медведь на задних лапах, потряс лохматой головой и, недовольно ворча, укатился обратно в чащу. Бросив весла, развеселившиеся мужики выпустили несколько стрел, но стрелы не долетели до берега, и зверь ушел невредимым. Ловкий рыжий ком вскарабкался на каменистый откос и, перевалившись за него, прянул в лес.
Недаром, знать, замечали весной в деревнях, что солнце выходило на красном небе,— палило нещадно. На четвертый день грести совсем стало невмоготу.
Душный ветер надул комаров. Вои дымили кострами, расчесывались, кляли на чем свет и боярина Добрыню и Сыра. Или золота мало в скотницах у Добрыни, или землю он ест — оттого все и не хватает?!
Сотник делал вид, будто не слышит недовольных речей. Ссориться с воями в пути ему не хотелось.
До Устюга добрались
Устюг — десять дворов вокруг крепости. Напротив города, за рекой,— широкие поля, за полем — лес. В крепости — деревянная церквушка, на реке — плот, где пристают лодии.
Устюжский воевода Ослябя встречал гостей из Великого Ростова с почетом и лаской, Сыра и Силуяна пригласил в свой терем. Воям, оставшимся на лодии, Ослябя велел выставить три бочонка меду: веселитесь, мужички, не зря кормили комарье. А то ли еще будет!..
— Велика, велика земля русская,— дивился Сыр, размягчаясь с дороги у воеводы.— Сколько ден плыли, а ни конца ей, ни края. Простор русскому человеку. Красота!..
Расправляя на две стороны тонкую русую бороду, Ослябя сказал:
— Гостил тут у меня один. Яруном зовут. А еще назывался новгородским гостем. С севера шел, от Большой воды. Два месяца добирался до Устюга, едва жив остался...
— Яруном, говоришь, зовут? — нахмурил изборожденный морщинами, смуглый от загара лоб Силуян.
— Аль знакомец давний? — добродушно улыбнулся Сыр. Сейчас он чувствовал себя в безопасности, былая тревога прошла, и Силуян снова был просто десятинником, а он, Сыр, был сотником и мог, не опасаясь, посмеиваться над Силуяном.
— Знакомец-то вроде бы не давний,— будто не замечая насмешливого тона сотника, степенно отвечал Силуян.— А Яруна я знавал. Тот ли?..
— Может, и тот, а может, и не тот,— сказал Ослябя.— Шибко ослабел купец, отправил я его на Русь с первой водой...
За угощением да за разговорами стал Сыр осторожно расспрашивать воеводу о речке Юге: велика ли, хороши ли на ней угодья, живет ли кто, кроме зырян, чем кормится. Ослябя хитрил, открываться не спешил: мало ли что за народ, хоть и с боярской печатью на мехе. Поглядим — увидим.
Да и Сыру не к спеху на Юг — понравилось ему в Устюге. На Гледене все лучше, чем в лесу: и сытная трапеза тебе, и мягкая постель.
Через две недели воевода, однако, сдался. Спустившись однажды в ледник и увидев, как оскудели его запасы, он послал своего человека за проводником.
Долго искать проводника не пришлось — нашли сразу.
Кона приехал в Устюг, чтобы накупить железа для отковки орал, да подзадержался. Не зная толком, откуда он, но зная точно, что с речки Юг, посланный от воеводы рассказал ему и о воях, и о поручении Осляби.
Сначала Кона испугался, хотел сбежать, но далеко ли сбежишь на коротеньких-то ножках? Поймает воевода, сгноит в порубе, а проводника найдет другого.
Вечером Кона уже не был в крепости, сидел на лавке и внимательно слушал полупьяного Сыра...
3
Сыр пялил на него глаза, все дивился: ну и ну-у!..Сам маленький, борода до пупа, голос — как у бабы, а глаза злые.
Но вел себя Кона покорливо, как и все мужики. Войдя, снял шапку, сунул ее под мышку, перекрестился на образа.