Богатырское поле
Шрифт:
«Долго ль еще будет строптивость свою показывать?— тревожился Захария.— Ведь так и засидится, а лежалый товар кому по душе? Попробуй тогда сыскать жениха».
Не ведал Захария ничего о том, что было в его отлучку, когда пришли мужики грабить терем. За дочь только боялся — не повредили ли чем? А когда увидел ее здоровой и веселой, совсем успокоился.
Зато Евпраксии день тот запомнился навсегда. Не потому, что испугалась, не потому, что кровь стояла в глазах. Видела она другое — от этих-то видений и не могла сомкнуть глаз.
Что это было? Или не было ничего, а только померещилось? Отчего так ударила ей в лицо горячая половец
кая
Дошли до Евпраксии слухи о жестокой расправе, учиненной Ярополком над мужиками. Сам отец ей об этом рассказывал. Она выспрашивала его; радовалась, узнавая по приметам, что парня того не судили, рук и ног ему не вредили, в яму не бросали. Где он?
Раньше редко выходила Евпраксия из терема; теперь же не пропускала ни одного хоровода. На Лыбеди играла с девками и в ужище, и в колючки, и в жгут. Выходя, надевала простой сарафан, чтобы в ней не признали боярскую дочь. Из всех игр больше всего нравился Евпраксии дергач. В дергаче люди разные, народу собирается много. Бывало, сделают из нее водыря, завяжут глаза, начнут дергать со всех сторон, а ейкажется — он это, он...
Вечером возвращалась она домой грустная. Но утром снова пробуждалась с надеждой. Солнышко смотрит в терем, тоненькие березки покачиваются под окном... «А вдруг и он ищет тебя?» — радовало сердце.
Два дня назад была Евпраксия в посаде, справлялась у златокузнеца, готовы ли бирюзовые сережки. В полутемной лавке рассматривала безделушки. Мастер стоял за ее спиной, показывал то одну, то другую вещицу: колечки с рубинами, золотые ожерелья с жемчужными матовыми бусинками, украшенные алмазами гребни и прозрачные, словно из шелка сотканные, серебряные браслеты.
Нравились Евпраксии украшения, часами могла она на них любоваться. От ярких камушков празднично становилось на душе. Да и мастер был не простой, любил он рассказывать, откуда и кто везет камни, и сколько каждый весит, и как дорого стоит. Нелегко искать их, а иных так мало на земле, что по пальцам пересчитаешь. У каждого камня своя душа. Один приносит радость, другой несчастье. Есть даже камни, вылечивающие тяжелые недуги. Вот этот, например, желтенький, прозрачный, с букашкой внутри. Попал он в человечьи руки из подводной сокровищницы. Люди ходят по берегу моря и не догадываются, что камешки им выкатывает под ноги не волна, а морской царь. Щедр он, но дарует свои богатства не каждому, а тому только, кто чист и бескорыстен в помыслах!
Зачарованно слушая разговорчивого златокузнеца, Ев праксия пересыпала из ладони в ладонь блестящие янтарные бусы. А откуда в камне букашка? Как она туда попала?
Златокузнец загадочно улыбнулся.
— Никто не ведает этого. Но свейские купцы говорят, будто это души тех, кто осквернил бесценный подарок. Морской царь превратил их в букашек и обрек на бессмертие во плоти драгоценных камней. Много крови пролито из-за этих камней, много загублено жизней...
Туманцем заволокло боярышне взор, перелила она бусы в ларец и захлопнула крышку. Красивы камушки — то пламенем разгораются, то отсвечивают небесной голубизной; но лучше на воле — там, где гудит едва уловимый ветерок, наносит терпкие запахи лета.
Из посада к Золотым воротам Евпраксия подымалась не спеша, прислушиваясь
Вдруг среди разноголосой толчеи к самому горлу подпрыгнуло у Евпраксии сердце: прижали ее нерасторопные возы к забору, а на дороге, за возами, закачалась лисья шапка, под ярым мехом глянули знакомые глаза. Он! Так и обмерла боярышня. Хорошо еще, что люди теснились со всех сторон, а то бы упала. Ослабли ноги, помутился белый свет. А когда очнулась, ни возов, ни парня уже нигде не было.
Отпрянула Евпраксия от забора, бросилась на улицу, расталкивая людей, но лисья шапка словно сквозь землю провалилась. Да как же это? Ведь не во сне приснилось. Видела она его наяву. И ошибиться не могла — сердцем узнала. А вот пропал же...
Бледная и растерянная вернулась Евпраксия домой. Боярин забеспокоился — аль занемогла дочь? Призвал знахарку. Подула знахарка у постели боярышни на кашу, почитала молитвы.
— От жары это, — сказала старушка.— Пройдет.
И вправду — на следующий день Евпраксия почувствовала себя лучше, спустилась из светелки, испила березовицы. Вечером нянька рассказывала молодой боярышне волшебные сказки. Но ее тихий, вкрадчивый голос не принес Евпраксии былого покоя. Вечером снова наведалась знахарка, дала выпить настоя сердечной травы. Сморил молодую боярышню тяжелый сон.
С утра, чуть свет, отправился Захария в княжеский терем. Вернулся чернее тучи. От няньки Евпраксия узнала, что Юрьевичи с дружиной вышли из Москвы.
В усадьбе шептались, ждали перемен. Но Евпраксия словно оглохла — ходила, бесшумно ступая по коврам, пристально вглядывалась в блеклые пятна окон. Прислушивалась, не раздастся ли стук колотушки у резных дубовых ворот.
9
В тот день Давыдка тоже увидел Евпраксию в толпе, поднимавшейся от Гончарной слободы к Золотым воротам, но поспешил скрыться. Ехал он с важным поручением от Всеволода и не мог рисковать. Наказал ему князь связаться с людьми, сохранившими верность Юрьевичам. Перво-наперво наведался Давыдка к Левонтию.
В избе камнесечца было жарко и душно, к окнам лениво лепились мухи. Разомлевший Левонтий, прямо держа спину, сидел за столом в исподнем. Проводя время от времени по вспотевшей шее пестротканым убрусом, он терпеливо и внимательно слушал Давыдку.
Антонина обрадовалась, узнав, как нашлась в Москве Аленка, всплакнула, когда Давыдка рассказал о ее мытарствах, о каликах, об атамане их, жестоком и хитром Нерадце, которого прибил на берегу лесного озера скоморох Радко.
— Знаю его, доводилось встречаться,— сказал Левонтий.— Умом изворотлив и зело силен.
Давыдка поморщился, не одобряя слова-камнесечца, по в избе, приютившей его, в спор вступать не стал. Левонтий же еще и раньше заприметил в нем перемену: изменился, шибко изменился Давыдка. Поубавилось в нем простоты, поприбавилось холода. Разговаривая с камнесечцем, избегал его глаз; прежде чем слово вымолвить, долго думал. Задушевной беседы не получалось.
Маленький Маркуха, все еще живший у Левонтия, сперва потянулся к широкоплечему вою, за обедом даже вскарабкался к нему на колени, но, не получив ответной ласки, забрался на печь, издалека прислушиваясь к разговорам взрослых.